Первый толчок, однако, к полному уразумению их взаимных отношений для Марьи Осиповны, дал именно один из таких разговоров. Они сидели перед вечерним сбитнем в комнате Маши. Любительница порядка и чистоты, Дарья Николаевна Салтыкова, надо отдать ей справедливость, устроила помещение для своей питомицы хотя и просто, но удобно. Обитая светленькими обоями, с блестевшей чистотой мебелью и белоснежной кроватью, комната молодой девушки представляла из себя такой девственно-чистый уголок, в котором даже глубоко развращенный человек приходит в молитвенно-созерцательное состояние. На чистую же душу юноши-ребенка Кости комната Маши производила впечатление святыни. Он в ней тише говорил, тише ступал по полу, как бы боясь нарушить каким-нибудь резким диссонансом чудную гармонию чистоты и невинности, царившую, казалось, в этом укромном уголке.

— Товарищи все шутят, пристают ко мне… — говорил Костя. — Ты, говорят, уж мужчина, вон у тебя усы, ты чиновник… Неужели ты ни за кем еще не ухаживал?..

— Не ухаживал… Что это значит?.. — вопросительно посмотрела на него чистым взглядом своих чудных глаз Маша.

— Как разве ты не понимаешь?.. Не ухаживал, конечно, за барышнями…

— За барышнями… — повторила Маша, и голос ее почему-то дрогнул. — Как это, не ухаживал?

— Ну, то есть, как тебе это сказать… Не любезничал, не говорил, что они мне нравятся… Не целовал ручек…

— А зачем это?

— Как зачем? Да ведь я мужчина…

— Мужчина…

— Они говорят, что я жених…

— Жених… Чей? — встрепенулась Маша.

— Ни чей… А так… То есть человек, который может жениться…

— Жениться…

Оба замолчали и погрузились, видимо, каждый в свои собственные думы.

— А ты видел таких барышень, с которыми тебе хотелось бы быть любезным… которые тебе бы нравились?.. — вдруг, вскинув на него свои чудные глаза, спросила с расстановкой, почти задыхаясь, молодая девушка.

— Нет, — отвечал простодушно Костя. — Там, где я бываю, таких я не встречал… Я ни одной еще не видел лучше тебя…

— Меня? — повторила Маша.

Она вся вспыхнула и низко, низко опустила голову.

— А ты все-таки когда-нибудь женишься?.. — прошептала она. В голосе ее послышались слезы.

— Нет, Маша, я об этом еще не думал… Но если бы я хотел на ком жениться, то это на тебе…

— На мне?.. — прошептала молодая девушка.

— Да, на тебе, чтобы мы могли не расставаться с тобой всю жизнь.

— Позволит ли это тетя Доня?..

— Скоро я совершеннолетний и могу делать, что хочу…

— Но ведь я… Я завишу от нее…

— Я тогда поговорю с ней… Она согласится… Я ей скажу, что не могу жить без тебя…

— Милый…

Он в первый раз после того, как они вышли из детства, взял ее за талию и привлек к себе… Она, вся дрожащая от сладостного волнения, со слезами радости на глазах, не сопротивлялась.

— А ты… ты хочешь быть моей женой?..

— Милый…

— Мы тогда будем жить не так, как тетя Доня с покойным дядей Глебом… Мы будем добры друг к другу… Я буду смотреть тебе в глаза и предупреждать всякое твое желание…

— И я… милый…

Она совсем склонила на грудь свое плачущее лицо. Он стал играть рукою в ее чудных волосах. Несколько минут, как загипнотизированные, они оба молчали.

Это были такие мгновения, когда сердца их, переполненные чистою взаимной любовью, не позволяли словам срываться с уст. Для выражения охватившего их обоих чувств и не было слов. Да их и не надо было. Они оба поняли, что они соединены на веки, и никакие житейские бури и грозы, никакие происки «злых людей» не будут в силах разорвать этот истинный союз сердец. Их взаимное признание не окончилось даже банальным поцелуем. Духовно соединенные вместе, они не решились бы профанировать эти мгновения даже чистым поцелуем.

В их умах и сердцах началась та тождественная работа, которая скрепляет узы любви лучше продолжительных бесед и взаимных созерцаний. Каждый из них унес в себе образ другого. Каждый из них, будучи наедине с собой, не почувствовал себя одиноким.

В молодом организме Кости сразу забушевала молодая кровь и пленительный образ Маши воплотил в себе ту искомую в эту пору юности женщину, которой отдаются первые мечты и грезы, сладостные по их неопределенности и чистые по их замыслам. Обоюдное признание без объятий и даже без первых поцелуев явилось настолько, однако, удовлетворяющим его чистые чувства, что сладкая истома и какое-то, полное неизъяснимого наслаждения, спокойствие воцарилось в его душе.

— Она моя, она будет моей, безраздельно, вечно! — восторженно повторял он сам себе.

Он закрывал глаза, и образ смущенной, потупившейся Маши, восставал в его воображении, а в ушах звучала мелодия ее слов: «Милый, милый». Для Кости все происшедшее между ним и Машей было счастьем, но не было неожиданностью. Он уже давно чувствовал, что любит свою подругу детства иною, чем прежде, любовью, и только перемену ее к нему отношений не решался истолковать исключительно в свою пользу.

«Быть может, — думал он, — она просто не чувствует ко мне ничего, кроме братской привязанности, намеренно отдаляется, поняв, что я питаю к ней теперь иное чувство…»

«Она любит тебя, она любит тебя…» — прерывал эти думы какой-то внутренний голос, но он старался не слушать его, боясь разочарования.

Люди, желающие чего-нибудь сильно, суеверно стараются доказывать себе, что этого, конечно, и не случится. Они как бы закаляют себя, чтобы вынести возможные тяжелые разочарования. Им кажется, что если они в чем-нибудь будут сильно уверены, то это именно и обманет их, стараются разубедить себя даже при очевидной исполнимости страстно желаемого. Таково общее свойство людей. То же было и с Костей. Когда же произошло то, чего с таким трепетом ждало его сердце, ему показалось, что он этого давно ожидал, что иначе даже и быть не могло, но это сознание не уменьшило, однако, его счастия.

Маша, еле проглотив свой сбитень, ушла в свою комнату и тут сдержанность покинула ее. Она, не раздеваясь, бросилась на постель, упала головой в подушку и тихо заплакала.

Это были слезы радости, они явились лишь потому, что потрясенные нервы молодой девушки не выдержали. Происшедшая жизненная катастрофа должна была чем-нибудь разразиться. Она разразилась слезами.

Признание Кости в любви и ее собственное признание ему во взаимности являлось для нее потрясающею неожиданностью. Так вот почему его близость смущала ее, вот почему она так сторонилась его и часто взгляд его, останавливавшийся более или менее долго на ней, заставлял ее краснеть и потуплять очи — она любит его.

Любит! Что значит это слово? Она знала, что существует «брак», что в браке с Божьего благословения супруги становятся друг другу самыми близкими существами.

«Оставит человек отца и мать свою и прилепится к жене своей, и будет два — плоть едина», — мелькал в голове ее текст Священного Писания.

Она любит Костю именно так, чтобы оставить всех и прилепиться к нему, она хотела бы, чтобы он чувствовал так же. И он чувствует. Он сказал ей это сам… Какой-нибудь час тому назад. Но почему же она теперь так сразу поняла то, что не постигала последние годы, когда произошел вдруг какой-то странный перелом в их отношениях?

Она начала думать над этим вопросом и вспомнила. Она поняла это тогда, когда она заговорила о других девушках, за которыми он, по мнению его товарищей, мог ухаживать, на которых мог жениться. Она почувствовала и теперь, как тогда, когда он сказал ей это, каким болезненным трепетом забилось ее сердце. Вся кровь бросилась ей в голову при одной мысли, что другая будет сидеть с ним рядом, так же близко, как она, что с другой он будет ласков, быть может, ласковее, чем с ней, — она поняла тогда, что любит его. Теперь все решено: он — ее, она — его…

Маша встала с постели, отерла глаза от слез. Они сияли светом и радостью.

Она опустилась на колени и стала молиться. Она благодарила Бога за дарованное ей счастье. Она просила Его благословения на предстоящий брак. Она не знала, какие испытания еще ждут ее впереди, если даже этому, благословленному Богом счастью, суждено осуществиться.