Когда для Дарьи Николаевны Ивановой наступил день радости, день победы, когда она стала женой одного из богатейших людей Москвы, Глеба Алексеевича Салтыкова, для Фимки этот день был день горя, день разлуки. Она вместе со своей барышней покидала «красненький домик», сданный заботливой хозяйкой в наем, и переезжала в дом Салтыкова, находившийся почти на другом конце Москвы. Частые свидания с «Кузей», как звала Фимка Кузьму Терентьева, должны будут прекратиться, да и когда ей придется урваться от барыни, чтобы навестить своего возлюбленного?
Печально было их последнее свиданье, хотя Фимка не показывала виду, что страдает от предстоящей разлуки.
— Довольно, погуляли… — деланно хладнокровно говорила она Кузьме, притаившемуся вместе с ней у забора пустыря поздним зимним вечером, за несколько дней до свадьбы Ивановой и Салтыкова.
— Это как так, довольно, погуляли… — упавшим шепотом повторил Кузьма.
— Так, говорю, довольно погуляли…
— Значит мне тебя больше не видать?.. — с болью в голосе спросил Кузьма Терентьев.
— Может и не видать… Ведь я подневольная…
— Да ни в жисть!..
— Ишь прыткий… А что сделаешь?
— Как что… Ты не удосужишься… Может и вправду не рука тебе оттуда, тоже не ближний свет сюда шастать…
— Где уж от нее урваться…
— Так я буду кажинный день наведываться… Может удосужишься за ворота выбежать… Хоть весь день простою, да увижу тебя, моя ненаглядная…
— Зачем целый день… Можно так уговориться… Только не знаю там порядки какие в доме…
— Какие порядки… У меня припасено на черный день деньжонок… Человек я вольный… Знакомство сведу с тамошними парнями, угощенье выставлю, свой человек во дворе буду… А там найдем укромное местечко…
— Делай как знаешь и… как хочешь… — с расстановкой сказала Фимка, подчеркнув последние два слова.
— Как хочешь… Грех тебе, Фимушка, такие слова говорить… Как хочешь… А ты что же думаешь, не хочу я не видеть тебя, аль не люба ты мне…
— Мне как ведать…
— Эх, ты… — сквозь слезы произнес Кузьма Терентьев.
— Надоела может…
— Надоела?.. — вскрикнул Кузьма. — Да ты в уме ли…
— Коли нет, так и ладно… Мне-то все равно…
— Все равно… Так-то ты любишь меня?
— Не на шею же вам вешаться… Больно жирно будет…
— Эх, Фима…
— Что, Фима… Знаю я, что я Фима…
— Ужели не видишь, как я люблю тебя. Кажись, жизнь бы свою тебе отдал… Прикажи, что хочешь… Все исполню… Испытай…
— Чего испытывать… Мне от тебя ничего не надо… Хошь люби, а хошь нет… Мне все ладно…
— Нет, ты испытай…
— Отвяжись… Недосуг мне с тобою… Еще барыня взыщется…
— Разве не спит?..
— Легла… да проснуться может…
— Авось не проснется…
— Хорошо тебе «авоськами», спина-то у меня своя…
— Побудь маленько…
Кузьма привлек ее к себе… Раздался шепот и поцелуи…
Наконец, Фимка вырвалась и убежала. Она не думала в это время, что года через полтора она действительно должна будет «испытать» Кузьму, который докажет при этом испытании всю силу своего к ней чувства.
Переезд в дом Салтыкова состоялся, и Кузьма Терентьев, верный своему слову, чуть ли не каждый день приходил из Сивцева Вражка, сумел втереться в приятельские отношения к дворовым Глеба Алексеевича и стал видеться с Фимкой, тайком от них, в глубине лежавшего за домом сада. Так продолжалась эта связь, крепкая, повторяем, своею таинственностью и опасностью быть открытой и разорванной. Не только сама Дарья Николаевна, но никто в доме Салтыковых не подозревал этого более двух лет продолжавшегося романа Фимки с Кузьмой, который приучил дворню видеть себя каждый день, а своим веселым нравом и угодливостью старшим сумел приобрести расположение и любовь даже старых дворовых слуг Глеба Алексеевича, недовольных новыми наступившими в доме порядками.
Однажды Дарья Николаевна приехала от генеральши Глафиры Петровны Салтыковой в особенно раздраженном и озлобленном состоянии. Фимка, по обыкновению, пришла раздевать ее в ее будуаре.
— Ох, уж надоела мне эта старая карга, мочи моей нет с ней… Извести бы ее хоть как-нибудь…
Фимка молча делала свое дело.
— Чего молчишь, как истукан какой… Чем бы барыню пожалеть… или помочь чем, а она молчит и сопит только…
— Чем же я вам, барыня Дарья Миколаевна, помочь могу…
— Говорят, есть снадобья такие, что изводят человека в месяц, в другой… незаметно.
— Мне почем знать… — отвечала Афимья.
— Мне почем знать, — злобно передразнила ее Дарья Николаевна. — А у нас, на Сивцевом Вражке, помнишь, жил «аптекарь» на пустыре…
— Помню, — отвернулась Фимка, чтобы скрыть свое смущение.
— Разузнай-ко, жив ли он там теперь… Может у него можно купить снадобья-то.
— Можно поспрошать, — ответила Афимья.
— Поспрошай, Фимка, завтра же сбегай…
— Слушаю-с…
— Ты только так стороной, будто для себя… Обо мне ни слова… Понимаешь?..
— Как не понять, понимаю…
— Только бы достать зелья какого ни на есть… Извела бы я ее, проклятую… Ведь здорова, как лошадь, подлая, даром, что лет ей уже может за семьдесят.
— Крепкая старуха.
— Ох, и не говори, какая крепкая.
— Нас переживет.
— Переживет, как пить даст… Так ты, Фимушка, это устрой мне.
— Постараюсь, барыня Дарья Миколаевна…
— Коли старик заартачится, там у него молодой есть… Помнишь, что гору строил? И ты, кажись, на ней кататься была охотница. Эге-ге, да ты молодчика-то, кажись, знаешь?
Фимка действительно сильно покраснела, когда Дарья Николаевна заговорила о приемыше аптекаря.
— Знаю-с… — потупилась Афимья.
— Как зовут его?
— Кузьмой…
— Ну, вот ты и возьмись тогда за Кузьму-то… Если у вас с ним тогда ладов не было, то теперь заведи… Постарайся для барыни, а я не оставлю… Если нужно денег, я дам…
— Постараюсь…
— С молодым ты управишься… Девка красивая, шустрая… Не слиняешь, а дело сделаешь…
— Слушаю-с…
— Так завтра же и начни… В неделю, чай, оборудуешь…
— Может и раньше…
— Значит лады есть, да ты не стыдись, расскажи, ведь не слуга ты мне, подруга…
— Много милости…
— Расскажи говорю, Фимушка, расскажи, как было…
Подкупленная милостивыми речами барыни, Афимья откровенно рассказала свой роман с Кузьмой Терентьевым, не скрыв, что он продолжается и до настоящего времени, и что Кузьма от нее без ума, а она его не очень-то балует…
— И дело, молодец девка, ихнего брата баловать — добра от них не видать… Надо держать в ежовых рукавицах… Чуть что, чтобы знал место… Милуй, ласкай, а госпожа над тобою я… Вот как…
— У меня с ним так и есть, барыня…
— Значит наше дело в шляпе… Он старика придушит, а снадобья достанет, коли старый черт заартачится… Молодец, Фимка, хвалю за обычай… Так завтра же ты его за бока…
— Примусь… Надысь даже просил… Испытай, говорит, ты мою любовь…
— Вот и отлично… А теперь ступай спать… Утро вечера мудренее… Завтра потолкуем.
Фимка вышла. Дарья Николаевна также отправилась в спальню, довольная признанием своей наперсницы, признанием, при котором с одной стороны, она может держать ее в руках, а с другой — исполнение ее желания достать смертельное зелье является легко достижимым.
