Перед очередной лабораторией я остановилась. Феликс жестом пригласил меня, но я решительно замотала головой.

— Ну, что случилось?

— Скажи прямо, что тебе от меня нужно? Почему не кто-нибудь другой? Пока не ответишь, я с места не сдвинусь, клянусь!

— Сто раз тебе уже сказал, что ты больше остальных подходишь для этой работы. Не каждому можно доверить такие дела…

— Какие дела? Феликс, договаривай! Хватит делать из меня дуру.

Я смотрела в упор. Он опустил глаза и замялся.

— Не знаю, что тебе сказать, честное слово. Работа только начинается, мы сами многого не знаем, если не сказать, что ничего, — шеф как-то сразу поник и присмирел. – Ладно. Я расскажу тебе, что знаю. Однако есть одно «но»…

— Ну?

— Если ты потом откажешься с нами работать, тебя не выпустят наверх с этими знаниями.

— На что ты намекаешь?

— На принудительную процедуру… короче, тебе потом конкретно промоют мозги.

— Что? – я не поверила своим ушам.

— Просто из твоей памяти удалят эти дни, наш разговор и все, что связано с центром. Но, возможно, заденут и другие части, что очень неприятно.

Феликс говорил об этом так спокойно, будто мне предстояла обычная стрижка, а не процедура просеивания памяти.

— В общем, решай. Если ты согласна – я тебе все расскажу, если нет – не задавай лишних вопросов. В конце концов, для твоей работы совсем не обязательно знать все.

— Вот и славно! Тогда я просто отказываюсь. Не надо мне ничего рассказывать. Вези домой!

— Эх, Аномалия, знала бы ты, от чего отказываешься. Ну, вернешься ты завтра в клинику и будешь еще лет сто сидеть в своем кабинете. На мое место придет новый начальник. Еще неизвестно, как тебе заживется тогда. А я предлагаю тебе новое. Понимаешь? Новое! И поверь, это того стоит. Сейчас ты – пешка, а можешь стать королевой.

Я задумалась. Этот огромный муравейник работает над каким-то очень важным, если не сказать глобальным проектом. За последние месяцы у меня накопилось слишком много вопросов: я была свидетелем перемен, но не понимала, почему все это происходит. Хотелось хоть какого-то объяснения, чтобы снова жить спокойно. Но пешкам, как выразился Феликс, эти знания недоступны. Их дело – ходить и держать основной удар.

С другой стороны, все это – не детская игра, и Феликс не врет. Если что, я могу вляпаться в очень неприятную историю.

Вдруг Феликс, не дожидаясь ответа, схватил меня за руку и, глядя в глаза, быстро зашептал:

— Все, что я сейчас тебе скажу, находится под грифом строгой секретности. Если хоть слово выйдет за пределы Центра – тебе конец. Это понятно? — он больно сжал мою руку. — В последнее время участились случаи аномальных беременностей – это ты знаешь. Их счет пошел уже не на единицы, и даже не на десятки, их значительно больше. Между ними есть связь: все женщины прошли через процедуру нановкрапления в раннем возрасте. Основная доля аномалий приходится на тех из них, кто решился рожать после сорока лет. Женщины из второго и третьего поколения после нулевого – уже почти все с пороками развития плода. Чем дальше по лестнице поколений, тем больше мутаций. Знаешь, что это может значить?

— Что?

— Старение и смерть организма, в том числе и человеческого, избавляет его от огромного количества мутаций, накопленных за жизнь. То есть, умирая, организм не оставляет ни единого шанса передать эти мутации новому поколению. Понимаешь? — глаза Феликса расширились, он вспотел и стал похож на сумасшедшего. — Теперь средняя продолжительность жизни человека значительно увеличилась. Мы успеваем насобирать целый букет аномалий, огромное количество! Самое страшное – мы успеваем передать этот букет наследникам! И еще неизвестно, как на это влияет нановкрапление.

— Феликс, мне больно! – не выдержала я и вырвала руку.

Он как будто очнулся после бреда, вытер мокрый лоб и уже спокойнее продолжил:

— Старость и смерть очищали человечество от аномалий. Вмешательство в этот закон, в естественный отбор привело к тому, что сейчас происходит. Анна, мы отодвинули смерть, но тем самым вырыли себе могилу поглубже, понимаешь?

— Не очень…

— В борьбе за идеальное человечество мы получаем глобальные мутации. Мы рискуем исчезнуть как вид, если не найдем выход из положения.

Феликс замолчал и дал мне минуту на переваривание информации. Наверное, он думал, что эта новость о мировом вымирании шокировала меня, но я почему-то в тот момент подумала совсем о другом – как там мама. Не знаю, почему так.

— Анна! – он осторожно тронул меня за руку, возвращая в реальность.

— Что?

— Если согласишься перейти со мной в новый отдел, сможешь участвовать в научных исследованиях.

— Феликс, я врач! Я простой врач!

— Ну и что? Твой уровень образования можно повысить достаточно быстро.

— Как?

— Есть варианты. Если память можно урезать, то ее можно и добавить. Но ты должна понимать, на что идешь, и дать согласие.

— Я не могу сейчас ответить. Мне нужно подумать.

Феликс впервые за все это время посмотрел на меня понимающе.

— Я тоже не сразу решился, если честно, — сказал он. — Тебе на раздумье два дня. На совещании ты должна дать окончательный ответ.

— Феликс, а что будет с женщинами? Им запретят рожать?

— Нет, не запретят. Их по-прежнему будут приглашать на собрания Комиссии, но право зачатия будет выпадать пока только первому поколению и преимущественно тем, кому еще нет тридцати пяти.

Наш разговор прервало тихое жужжание. Феликс достал из кармана наши карты доступа. Одна из них вибрировала и светилась надписью: «Уровень 3. Блок 2».

— Меня вызывают, — сказал он. — В принципе, я рассказал все, что нужно, и даже то, что не нужно. Дальше все зависит только от тебя.

Феликс протянул мою карту.

— А я? Что мне сейчас делать?

— Выход сама найдешь?

— Не уверена.

— Лифт – по коридору и направо. Но, если не устала, можешь здесь еще походить. Как надоест, просто спроси у кого-нибудь, где лифтовый отсек. Наверху у тебя карту заберут, вернут вещи. Завтра встретимся и поговорим.

Бесцельно шататься по этому муравейнику не хотелось. Даже мое хроническое любопытство забилось в уголок и жалостно заскулило при воспоминании о мягком диване. Я решила пройтись пешком до первого уровня, который, как мне казалось, был совсем близко, а потом знакомым путем добраться до пропускного пункта.

Чиркнув карточкой по сканеру, я переступила черту блока. Длинный пустой коридор поворачивал направо, по бокам одна за одной лепились двери лабораторий и кабинетов с надписью «КБ-1», «КБ-2» и далее по номерам. Я остановилась и попыталась зацепиться взглядом хоть за какой-то опознавательный знак, по которому смогла бы определить, была я здесь, или нет. Но этот блок, как и следующий за ним, походили друг на друга как братья-близнецы.

Как назло, ни в одном из коридоров не было людей. Карты-схемы, встречающиеся то там, то здесь, изображали закрученную в спираль систему уровней. Но я никак не могла сообразить, где нахожусь.

В какой-то момент меня начал душить приступ клаустрофобии: коридоры как будто сжались, толкая меня вперед. Стало страшно, хотелось закричать, забарабанить в первую попавшуюся дверь. Шаги гулким эхом разносились по блоку. Казалось, скажи я хоть слово, и мой голос разнесет тишину в клочья.

Возле очередного входа в новый блок я опять уперлась глазами в карту-схему. Переходы закручивались, пересекались… какие-то пунктирные прямые, непонятные надписи. Чтобы не потерять на плане линию коридора, я подняла руку и краешком карты провела по направлению к выходу на первый уровень. Вдруг карточка загорелась, и на ее гладкой поверхности засиял точно такой же план, как на стене, только в уменьшенной копии. Крохотная желтая точка мигала возле обозначения выхода на следующий уровень. Я отступила назад – и точка сдвинулась с места. Эта точка — я. Стало более-менее понятно, куда идти дальше.

Но теперь, когда в руках появился план Центра, мечты о диване улетучились, и снова проснулось любопытство. Что еще необычного я здесь найду? Открыт ли мне доступ на следующие уровни? Что там находится?