И вот очередное собрание. Все здоровы, никто не умер – значит, надо идти. Ссора супругов, увы, не считается уважительной причиной. По крайней мере, для таких событий.

Мои мысли прервал шум на лестнице. Сначала я не могла понять, в чем дело, ведь Глеб уже ушел на работу. Но тут вспоминала, что мама сегодня ночевала не у себя. Как стыдно! Я даже не зашла поинтересоваться, как она там.

Осторожно держась за перила, мама потихоньку спускалась по лестнице. Я быстренько поднялась к ней и взяла под руку.

— Почему не позвала?

— Ты что! Я не то, что кричать, шептать боюсь.

— А лифт на что?

— Не умею я пользоваться вашими штучками. Мне так привычней, — отмахнулась мама.

Меня всегда поражало, с каким упрямством она не желала осваивать современную технику. Даже если нужно запомнить назначение одной-единственной кнопки, она все равно потратит массу сил и времени, но сделает все так, как ей кажется проще и понятней. Иногда это упрямство меня раздражало и злило. Я пыталась убедить ее в том, насколько удобней, например, пользоваться аудиокнигами, а не слепить глаза над бумажными томами. Я сто раз убеждала ее надеть согревающий костюм, а не кутаться в гору тряпок. А уж говорить о чем-то более сложном даже не приходилось. Нет, и все. Так удобней, и точка.

 Иногда мне казалось, что мама таким образом цепляется за остатки прошлой жизни: не принимает настоящее, потому что оно потеснит в памяти прошлое. Так уж вышло, мама жила только им. А призрачное «сегодня» шумело и перекатывалось гулким эхом где-то за толстыми стенами подвала, там, где она, Ольга Геннадьевна Лемешева, уже давно не значилась в списках живых.

Оказавшись на кухне, мама сразу же попросила отвести ее к себе.

— Неудобно чувствую себя в таких больших комнатах, — оправдывалась она.

— Давай хоть позавтракаешь тут.

— Ой, что-то не хочется. Всю ночь глаз не сомкнула – кошмары мучили. Прилечь бы… я лучше пойду к себе.

— Ну, пожалуйста, останься. Посиди со мной немножко. Мне на работу только к обеду, скучно одной.

— Ну ладно. Только недолго, — согласилась мама и присела к столу.

— Нас с Глебом завтра вечером не будет, ты не пугайся.

— А что такое? В гости?

— Нет, на комиссию идем.

— Опять?

— Ага. Опять и снова.

— Ой, хоть бы повезло, а то все никак.

Когда мама или кто-нибудь из знакомых произносил это дурацкое «а то все никак», я каждый раз чувствовала себя какой-то неполноценной. Как будто это я не могла родить ребенка, не получалось, не дано. А ведь просто не везло, катастрофически не везло. Знала я, и все знали – в этом нет ни моей вины, ни Глеба… и все равно с сожалением и жалостью повторяли это бессмысленное «все никак».

— Да, надеюсь, повезет, — привычно ответила я.

— Дай Бог, дай Бог…

— Ну при чем здесь Бог?

Мама посмотрела на меня осуждающе, но не решилась вступать в бесполезный спор. Мы когда-то договорились, что она не будет пытаться убедить меня в каком-то сверхъестественном вмешательстве, потусторонних силах.

— Ты же знаешь, что это всего лишь случай. Выбор компьютерной программы. Даже если твой бог захочет, чтобы у нас появился ребенок, ничего не выйдет, — я машинально прикоснулась рукой к шее, к тому месту, где остался маленький, еле заметный шрам от вживленного имплантата. Вот и все… великий божественный замысел заткнут крошечным чипом.

— Мне жалко тебя, Аня, — тяжело вздохнула мама.

— Ну, перестань. Все будет хорошо.

— Ладно, я пойду к себе, устала. Поможешь мне?

Мы отправились в комнату и проделали все тот же путь – через шкаф с люком в подвал. Я помогла маме устроиться удобнее, включила ночник.

— Анечка! – окликнула она, когда я уже подошла к лестнице.

— Что?

— Я помолюсь за тебя, и завтра все будет хорошо, — ласково сказала мама.

Через полчаса я была готова к выходу: закрыла дом на все замки и проверила сигнализацию. Так, на всякий случай, а то развелось слишком много любителей позабавиться. Чтобы хоть как-то разнообразить затянувшуюся жизнь, многие пускались во все тяжкие, и лезли в дом не ради наживы, а за порцией адреналина. И пусть бы брали, что хотят, лишь бы не сунули нос в подвал.

Стояла на удивление хорошая для начала осени погода. До моей смены времени было достаточно, я никуда не спешила и поэтому решила пройтись на работу пешком – всего-то несколько кварталов.

Возле многоэтажки у парка толпился народ: человек тридцать стояли на газоне и смотрели вверх. Я подошла ближе. Как ни старалась, но там, наверху, не заметила ничего интересного или необычного.

— Что-то случилось? – спросила я у женщины, стоящей рядом.

— Там, на крыше, парочка…

Я внимательнее вгляделась в вершину сверкающего здания, но опять не обнаружила ничего особенного.

— Где?

— Пока не видно. Спасатели с ними говорят.

Собиралось все больше зевак. Я заметила, что у дома дежурит машина скорой помощи и служба охраны правопорядка.

Вдруг толпа хором ахнула и замолчала. Посмотрев туда, куда были устремлены десятки глаз, я успела различить лишь темное пятно, скользящее на фоне зеркального здания. Потом последовал отвратительный звук — глухой удар с хрустом, как будто с крыши сбросили мешок рассохшихся кирпичей.

Женщина рядом схватилась за голову и грохнулась в обморок прямо у моих ног. Я на мгновение оторопела и, присев к ней, оглядывалась по сторонам в поисках машины скорой помощи. Но врачи промчались мимо меня — спешили к подножию здания. Я машинально проверила у женщины пульс, расстегнула на ней блузку и, достав из сумки бутылку с питьевой водой, обрызгала ей лицо. Бедняга пришла в себя и, хватая ртом воздух, ощупала ушибленный затылок. Через минуту к нам подоспел врач и увел обмякшую женщину в машину скорой помощи.

— Аномалия! – услышала я за спиной. Это был Вадим Перфилов – коллега Глеба. Он, как и многие, часто меня так называл, даже не стараясь разлепить полное имя на составляющие. Сначала я не отзывалась на это «недоимя», а потом привыкла. — Ты что здесь делаешь?

— Да вот, мимо проходила. Не знаешь, что случилось? — я почувствовала облегчение, что встретила хоть кого-то знакомого.

— Да парочка идиотов сиганула с крыши, — Вадим схватил меня за руку и бесцеремонно потащил туда, где, покрикивая на зевак, суетились врачи и служба охраны правопорядка. – Позвонили прохожие, когда эти еще наверху были. Думали уже сворачиваться, ничего интересного. Но тут раз – и эти полетели. Представляешь, мы успели снять!

Перфилов провел меня через толпу, и я увидела «этих», о ком он говорил с таким азартом. На потрескавшемся асфальте лежало два тела: парень, застывший в неестественной позе, крепко держал девушку за руку. Ее светлые волосы слиплись от крови, изо рта по щеке стекала тонкая алая струйка. Но самое ужасное, это глаза девушки – широко открытые, смотрящие в небо, — и губы, искаженные в жуткой, чуть заметной улыбке.

— Записку оставили, — голос Перфилова звучал где-то далеко, как эхо. — «Будем мы жить долго и счастливо, и умрем в один день». Сопляки! Чего наделали! Двадцать с хвостиком лет, а они… Эй, ты меня слышишь? Аномалия…

Не в силах больше смотреть, я попятилась назад и на что-то наступила. Это был кроссовок, обычный кроссовок. Второй такой же — на ноге паренька, которого медики уже укрыли брезентом. Все звуки вокруг слились в один глубокий гул. Мир стал оранжево-бурым и поплыл из-под ног.

Очнулась я на носилках в машине скорой помощи. Худенькая врач тонкими холодными пальцами расстегивала на мне одежду. Как только я разлепила тяжелые, как глыбы, веки, она склонилась надо мной и тихо спросила:

— Как вы себя чувствуете? Где-нибудь болит?

— Нет.

— Вы ударились головой. Сотрясения нет, но ушиб будет, — врач достала портативный сканер, и по мне заскользила тонкая фиолетовая линия.

— У вас небольшие отклонения в анализе крови, — сообщила врач и тут же сделала пометку в компьютере. – Когда в последний раз вы проходили полное обследование?