Вокруг было черным-черно, и он уже не выключал фонарика.

Над головой нависли тяжелые тучи, между которыми кое-где проглядывали звезды. Небо напоминало черное покрывало из мокрого бархата, на которое бросили горстку блесток.

Дул ветер, холодный и достаточно сильный, чтобы привести в движение облака.

Луч фонарика Гарольда скользил по земле, которую вспахал повалившийся кабель. Пирс и понятия не имел, сколько вольт несут провода у него над головой, но понимал, что ущерб авария нанесла заметный. Почерневшая трава и грязь простирались на тридцать, а может, и больше ярдов. На почве отпечатались следы гусениц, рядом валялась пустая пачка от сигарет. Он поддел ее носком ботинка и пошел дальше, учащенно дыша. Могила была уже совсем рядом.

Следы ног и гусениц в одном месте резко обрывались, и Гарольд понял, что к вырытой яме они не приближались. Он замедлил шаг и судорожно вздохнул, ощутив холодок в груди и сухость в горле. Хотел сглотнуть, но не смог. Ему казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Он направил луч света прямо перед собой и сделал шаг вперед.

Мелькнуло какое-то светлое пятно, и Гарольд задержал луч на этом предмете, все увереннее приближаясь к знакомому месту.

— О Господи, — прохрипел он, подойдя.

Из-под земли вылезла выпуклая голова эмбриона: почва вокруг была сильно размыта дождем. Случилось то, чего Гарольд так боялся. Он провел лучом фонарика по всей длине ямы и обнаружил еще несколько крошечных созданий, торчавших вертикально из полураскрытой могилы. Он озадаченно почесал голову. Даже если ремонтники и не подходили к этому месту так близко, как он, все равно они не могли не заметить эти тела. Трава вокруг сгорела — видимо, кабель дотянулся и сюда, — и ремонтники не могли пройти мимо могилы. Впрочем, важно лишь то, что его до сих пор ни в чем не уличили. Гарольд встал на колени и начал горстями набирать землю, чтобы забросать открывшееся захоронение.

Но, взглянув на эти ужасные последствия абортов, Гарольд остановился. Что-то шевельнулось в его сознании. Он отбросил влажную горсть земли и нахмурился. Было нечто странное в позе зародышей. Гарольд хоронил их, положив в один ряд, а теперь трое, а может и больше, лежали немного в стороне. Один даже растянулся поперек своих незадачливых собратьев. Конечно, проливной дождь мог размыть верхний слой почвы, но никак не был способен изменить положения эмбрионов.

Наткнулись ли на них люди из электрической компании? Донесли ли уже на него?.. Мысли лихорадочно сменялись в голове, сердце стучало еще сильнее. Пройдет день или два, прежде чем в больнице узнают, что все это дело его рук. Не сразу, но его найдут. Гарольда затрясло от холода и страха. Как с ним поступят?.. Сжав кулаки, он в замешательстве искал все новые объяснения. А существуют ли они, эти иные объяснения случившемуся? Возможно, могилу разрыли животные... Лиса? Барсук?.. Он взял фонарь и осветил ближайшего зародыша, чтобы поискать на нем следы повреждений, укусов. Но руки, ноги и тело оставались нетронутыми. Гарольд наклонился пониже, бросив робкий взгляд на его голову. Вспухшая, вся в красно-черных пятнах, она выглядела как огромная гнойная рана. Крошечный ротик был открыт и забит грязью. Трясущимися пальцами Гарольд выковырял оттуда глину. Тельце выглядело таким хрупким, но, что удивительно, не казалось окоченевшим, наоборот, было мягким и податливым. Гарольд приблизил фонарик и попробовал кожу зародыша на ощупь, испытав при этом отвращение от прикосновения к скользкой плоти. Он тяжело задышал, но непреодолимое любопытство оказалось сильнее страха. Он тыкал в тельце пальцами, касаясь даже подгнивающей пуповины. И только потом снова посмотрел на лицо. Из могилы исходил сильный запах разложения, который не способен был разогнать даже поднявшийся свежий ветерок, однако Пирс, казалось, не замечал его. Держа фонарь повыше, он обратил внимание на то, что некоторые эмбрионы разложились уже достаточно сильно.

С чувством, похожим на жалость, Гарольд довольно долго смотрел на трупики. Потом вытащил из-за пазухи одеяло и положил рядом. Он решил уложить всех зародышей в прежнем порядке, а потом накрыть и присыпать землей. Подняв ближайшего к себе крупного, он осторожно поместил его между двумя меньшими, у одного из которых в незрячих глазницах кишели черви. Гарольд вздрогнул всем телом и поспешил завершить обряд. Не замечаемый им до этого момента смрад ударил в нос и вызвал головную боль.

Зародыши, которых он касался, были одинаково холодными и мягкими, что вызывало у него эту дрожь. Однако он закончил свою работу. Оставался последний эмбрион, которого Гарольд заметил самым первым. Снова недоумевая по поводу его странного положения в могиле, он аккуратно поднял зародыша, чтобы уложить на предназначавшееся ему место. Этот показался тяжелее, чем остальные: видимо, был извлечен из утробы матери в более поздний срок, догадался Пирс. Он бережно опустил зародыша в уготованное для него место и последний раз осветил его фонарем. И тут...

Зародыш открыл глаза.

Гарольд окаменел, его рука сжалась в конвульсивном движении, чуть не раздавив фонарь. Будто тысячи вольт вдруг пропустили через тело, и шок сделал его неподвижным. Единственный глаз словно вылез из орбиты, голова слегка подергивалась.

Зародыш пошевелил рукой, медленно поднял ее, словно взывая о помощи. Гарольд услышал тихий чмокающий звук, исходивший из крошечного ротика. Капля черной жидкости появилась на губе эмбриона и стекла по подбородку. Миниатюрная грудная клетка вздрогнула и ритмично задвигалась.

Гарольд, хотя его неудержимо трясло, все-таки продолжал удерживать существо в конусе света.

Слева послышался еще один низкий булькающий звук, напоминавший дыхание астматика, но более густое, с переливами, и Гарольд повел фонарем в сторону звука. У него, как говорится, отвалилась челюсть, когда он увидел второго зародыша, неуклюже трепыхавшегося в липкой жиже. Этот экземпляр был мельче первого, его пуповина напоминала щупальце, извивающееся в грязи.

Сердце Гарольда замерло, голова, казалось, распухла до невероятных размеров. Отвратительный смрад проник в его ноздри и повис в воздухе едва ли не осязаемым облаком. Он уронил фонарик, который, соскользнув в могилу, успел осветить третьего зародыша, тоже пришедшего в движение. Зародыш перекатился на бок, из его пупка сочилась желтая жидкость, густая, как желе. Часть тела почернела и разложилась, на одной руке, покрытой пятнами, недоставало двух пальцев. Существо уставилось на Гарольда пустыми глазницами, пригвоздив его к месту, словно то был гипнотический взгляд.

Пирс прижал руки к голове и беззвучно завизжал. Рот его широко открывался, вопль ужаса и отвращения рвался на волю, но он не смог издать его. Этот отчаянный крик так и застрял в его глотке. Гарольд попытался встать и уйти прочь, но его колени подгибались, и он шлепнулся лицом в грязь, беспомощно наблюдая за тем, как три оживших эмбриона ползут по направлению к нему. Возникло ощущение, что его придавила какая-то непомерная тяжесть, и, когда он попытался встать, то не смог оторваться от земли даже на сантиметр, словно его пригвоздили к ней огромным ножом. Ему оставалось только зачарованно следить за тем, как омерзительное трио приближается к нему. Гарольд издавал какое-то несуразное бормотание, но слов разобрать не мог даже сам. Разум его пытался воспринять то, что видел глаз, но и на это он оказался не способен. Борясь с какой-то непонятной давящей силой, наваливающейся на него, Гарольд умудрился наконец встать. Но его глаз по-прежнему не отрывался от маленьких приближающихся чудовищ.

— Нет! — бормотал он, содрогаясь всем телом. — Нет!

Первый зародыш достиг края могилы и попытался перелезть через него.

Гарольд яростно затряс головой и услышал голоса:

«Есть с ним кто-нибудь еще?»

Он огляделся, высматривая, откуда доносился голос.

«Его уже изобличили?»

— Кто здесь? — выдохнул Гарольд, не в силах оторвать взгляда от барахтающейся внизу троицы.

Опять прозвучал голос, на сей раз к нему присоединился еще один и еще... Неясные, шипящие звуки, которые трудно было разобрать, вспыхивали и гасли в мозгу Гарольда, как пламя умирающей свечи. Он прекратил свои попытки убежать подальше от могилы с трепыхавшимися в ней зародышами. Попытался убедить себя в том, что через мгновение проснется в своей постели и избавится от этого кошмара, от этого плода собственного болезненного воображения.