— Тост за присутствующих здесь девочек и женщин! — крикнул я. — Пацаны и мужчины встают и пьют стоя! Такой обычай! — После этого я поклонился хозяйке дома и выпил. Пашка вскочил, вращая глазами. Вслед за ним поднялись все. Стеша тоже начала вставать (наверное, она решила, что пора расходиться), но я положил руку ей на плечо и удержал на месте.

После этого я извинился и сказал, что мне надо выйти покурить. Вообще-то я врал, потому что последние два года курю редко и никакой особенной необходимости в этом не испытываю, просто мне надо было выйти. Но наши обрадовались и потянулись за мной. Пацаны и Маринка пошли курить на лестничную площадку, Юрин отец присоединился к ним. Витька двинулась за Митькой (она сама совершенно бросила курить больше года назад, после лекции о вреде курения и о том, как это влияет на будущих детей), а Ленка осталась караулить Стешу.

На меня никто не обращал внимания. Я зашел в ванну, пустил воду и смотрел на разноцветные баночки и флакончики на полочке под зеркалом. В голове у меня не было ни одной мысли. Даже обрывочка. Кажется, йоги называют это состояние «остановкой внутреннего диалога» и работают над достижением этого состояния годами. На обратной стороне двери был приклеен плакат со Шварценеггером, и теперь, в зеркале, мускулистый Шварц сумрачно выглядывал из-за моего плеча. Интересно, каково Юрке каждый день его видеть? Повесили бы портрет Эйнштейна, что ли… Впрочем, зачем в ванной портрет Эйнштейна?! Заглянув в зеркало, я увидел, как мое лицо перекосила злая гримаса, а Шварц почему-то медленно уезжает в сторону. И тут же вспомнил, что забыл запереть задвижку.

В ванну аккуратно, цепляясь руками за стены, протиснулся Юрка.

— Тебе умыться? Я выйду, — сказал я.

— Не выходи, — сказал Юрка. — Мне — тебя. Пусти, я на ванну сяду.

Он сел на ванну, я прислонился к стене. Не знаю, куда смотрел Юрка, я смотрел в пол. По щели между старыми плитками бежала рыжая мокрица. Моя мать их боится и почему-то считает ядовитыми. Мне они нравятся. Когда я был маленьким, то ловил их и держал в майонезных банках. Но потом все равно выпускал, потому что не знал, чем их кормить, и боялся, что они умрут от голода. Несколько минут мы молчали.

— Тебе больно? — наконец спросил Юрка.

— Нет, — ответил я. — Просто погано… Как тут? Я поздно пришел…

— Все хорошо, — быстро сказал Юрка. — Ты же видишь. Я думал — конкурсы, шарады… Всю неделю готовил…

— Не надо! — вскрикнул я.

— Да, я понимаю теперь… — Юрка кивнул. — Они сначала просто ходили по квартире, как на экскурсии. Смотрели, вопросы задавали. Только не мне, Паше…

— Ты понимаешь — почему?

— Понимаю, — Юрка снова кивнул. — Может быть, не до конца.

— Пашка, Ванька, Митька с Витькой, еще некоторые — они просто смотрели, как все может быть устроено. Обои на стенах, белье на кроватях, скатерть на столе, салфеточки, картины на стенах, папа, мама, я… Живьем, понимаешь? Их же в приличные дома не пускают…

— Это ужасно, да? — Юркины глаза потемнели, как лужи в сумерках.

— Да нет, почему? — я пожал плечами. — Нормально, наверное. Все люди разные. Мы — уроды, отбросы. Это всегда есть, всегда было. Ты книжки-то читаешь, наверное?

— Читаю. Ты думаешь — так правильно?

— Я не знаю, как правильно. В конце концов, человек же и сам может… Вот Витька. Ты про нее знаешь? Нет? Узнаешь, наверное. Она молодец. Если еще с Митькой развяжется, то, может, и вылезет. У тебя вот тоже жизнь не сахаром посыпана, а ты же — нормальный пацан. Даже слишком нормальный…

— Как это — слишком?

— Не знаю, как сказать, хотя и думал об этом. За тобой как будто стоит что-то…

— Ага! — закричал Юра, взмахнул руками и едва не свалился в ванну от возбуждения. Я поймал его за колено, а потом осторожно придержал руки. Его глаза светились, как карманные фонарики, и освещали розовый кафель. Я подумал, что насчет его нормальности я, кажется, погорячился.

— Ты заметил! Я так и думал, что из всех — именно ты! — быстро и горячо говорил Юра. Его дыхание обдавало мне щеку и пахло рыбой. Наверное, он ел селедку под шубой. — Я хотел сам поговорить, но ты же решил бы, что я — псих. Но ты сам заметил… А может быть, ты… Ты — тоже?!!

— Нет! — решительно сказал я, ничего не понимая, но надеясь, что от решительного отрицания Юра успокоится. — Я — нет!

— Ага, — Юра действительно слегка поутих и перестал дергаться. Я осторожно убрал руки. — Тогда я должен тебе рассказать…

— Несомненно, — подтвердил я. — Ты собираешься сделать это прямо сейчас? Я думаю, нас уже ждут за столом и вот-вот начнут искать… Ты просто не успеешь…

— Ты все-таки решил, что у меня не в порядке здесь, — Юра покрутил пальцем у виска и горько улыбнулся. — Но я докажу тебе…

— Юра, ради бога! — я действительно начинал нервничать. Что бы он ни взялся доказывать мне в ванной, я вовсе не был уверен в том, что эти доказательства будут уместны и безопасны для Юриного здоровья. — Я вовсе ничего такого не думаю! Просто давай потом. В удобное для тебя время…

— Хорошо, — Юра неожиданно улыбнулся своей обычной обаятельной и спокойной улыбкой. — Давай в удобное для меня время. Если ты, конечно, не боишься.

— Я ничего не боюсь, — я улыбнулся в ответ. — Кроме земляных жаб и зубных врачей.

— Клянусь: ни про земляных жаб, ни про зубных врачей там ничего не будет. А теперь выходи первым и иди за стол. Сейчас будет торт. Его я тоже пек сам, — добавил он с нескрываемой гордостью. — Мама только украшала. А мне… мне, кажется, действительно нужно умыться…

Я шагнул к выходу, надавил на могучее плечо Шварца, и именно в эту секунду из коридора послышался страшный грохот. Я распахнул дверь и прыгнул вперед, надеясь что-то предотвратить, но сразу же понял, что все уже произошло. Мишаня, который в Юриной квартире, естественно, не ориентировался, сослепу перепутал большое настенное зеркало с дверью в комнату и попытался войти. Зеркало, по счастью, уцелело, но Мишаня, желая устоять на ногах после столкновения, зацепился за вешалку, и она, и так перегруженная множеством курток, оборвалась со стены и рухнула вниз вместе со всем содержимым. Юрина мама, цвета сливочного мороженого, выбежала в коридор и остановилась, потирая пальцами скулы. Ленка деловито отбрасывала в сторону куртки, откапывая слабо копошащегося Мишаню.

— Вы только не волнуйтесь, — вежливо сказал Таракан Юриной маме. — С ним ничего не случилось. Он привык, что на него все падает. У него на это иммунитет. А вешалку мы сейчас на место приставим.

Витька с Ленкой извлекли Мишаню из-под одежды, отряхнули и прислонили к стене. Откуда-то из глубины квартиры появился Пашка с молотком в руке.

— Зорька! Стоять! — крикнул я.

Пашка замер в полуобороте, удивительно напоминая картинку из учебника древнейшей истории: обезьяна, впервые взявшая в руки орудие труда.

— Там, под одеждой, его очки, — объяснил я уставившимся на меня людям. — Если пустить Пашку, то им верный капец. А очки сложные и дорогие. Отойдите все, пусть Витька с Ленкой ищут.

Девчонки начали снова перебирать одежду, с противоположного края завала к ним присоединился Игорь Овсянников. Рядом со мной послышалось какое-то шуршание, и оглянувшись, я увидел тихо сползающего по стенке Юру. Для удобства общения я тоже опустился на корточки.

— Почему? — тихо спросил Юра.

— Он же слепой почти. У него зрение минус двадцать, — объяснил я. — Ты что, не знал?

— Не знал, — Юра опустил подбородок на колени. — Но есть же специальные школы…

— Его туда не берут. Он еще и не слышит почти ничего. А у них программы для слышащих.

— Есть и такое, я по телевизору видел, где-то под Москвой…

— Ага! Они с матерью туда ездили. Там интернат и берут таких, которые вообще ничего… Им сказали: вот когда совсем ослепнет и оглохнет, тогда привозите…

— Идиотизм! — Юра ударил себя кулаком по коленке.

— А то! — усмехнулся я. — Его сначала в 371-ю школу хотели, но и туда не взяли, потому что у него психических отклонений нет… Но он молодец, приспособился: там, где место и людей хорошо знает, и не заметно ничего. Ты же вот не заметил… Он запоминает все. И рисует хорошо, по памяти. То, что сумел разглядеть…