— Хочешь попробовать или нет?! — крикнул я. — Если у меня крыша поехала, ты-то чем рискуешь? Денег мы не берем.

— Мы?

— Да, мы с Юркой.

Мишаня колебался, вращал глазами, тер нос, переминался с ноги на ногу. Видно было, что ему и хочется, и колется.

— Ладно, думай до конца уроков, — милостиво разрешил я. — А там скажешь. Мне или Юрке.

— Стеша не хочет, — грустно констатировал Юрка.

Я рассмеялся:

— А как ты узнал-то?

Спрашивать у Стеши бесполезно. Ее надо брать за руку и вести. Если она знает человека и доверяет ему, то пойдет. Куда угодно.

— Она сама сказала: «Спасибо, нет».

— Стеша сказала?! — А вот это уже интересно… Очень, очень интересно…

— Да. Мне даже показалось, что она испугалась. Она сделала вот так, — с Юркиной пластикой жест напоминал изгнание нечистой силы. — И ушла. Быстро. Ее еще какие-то парни остановили, взрослые, и чем-то угостили. Кажется, шоколадкой. Она взяла, но как будто не заметила, и дальше пошла. А потом ее Лена поймала.

Мне всегда казалось, что после всех своих несчастий Стеша хоть и мало понимает, но много чувствует каким-то другим способом. И если Юрка все точно рассказывает и она так решительно отказалась, то это что-то да значит…

— Это что-то значит, — сказал я.

— Да, я тоже так подумал, — согласился Юрка. — Ты думаешь, зря мы…

— Не знаю я, что думать! — огрызнулся я. — Но ничего не делать — это самое простое.

— Знаешь, Паскаль говорил, что если бы люди научились тихо сидеть в своих комнатах, то количество зла в мире сильно уменьшилось бы…

— Какой Паскаль? — перед моими глазами замелькали разноцветные обложки книг с монстрами, магами и инопланетными чудовищами.

— Ну, этот… математик, — сказал Юрка.

Ты… ты Паскаля читал? — я осторожно вернул на место отвалившуюся челюсть.

— Подумаешь, — Юрка улыбнулся так, словно извинялся за что-то. — Делать-то нечего было. Ноги не ходят, руки не работают, а мозги у меня, сам знаешь, в порядке…

— Да-а, — мне стало здорово и неуютно одновременно. Словно в душной комнате сквозняком потянуло.

— Ты мне когда-нибудь расскажешь? Про себя? — спросил Юрка.

— Когда-нибудь расскажу, — пообещал я, а про себя подумал, что рассказывать в общем-то нечего. — Я Паскаля не читал, только мне кажется, что он прав всего наполовину: зло, может быть, и уменьшилось бы, но ведь и добро — тоже. Согласен?

— Согласен, — сказал Юрка.

Елизавета Петровна, завуч по внеклассной работе, квадратно возвышалась над столом и терпеливо улыбалась. Улыбка походила на прямоугольник, в котором длина раза в четыре превосходит ширину. Сергей Анатольевич, молодой географ, стоял перед ней. В течение разговора она уже два раза предлагала ему сесть, он садился, но тут же снова вскакивал. В предбаннике кабинета прятался за дверью тихий Игорь Овсянников, вызванный к завучу за очередную проделку. Понятно, что предстать пред светлые очи он не торопился и с любопытством прислушивался к происходящему в кабинете.

— Но почему же «Е» и «Д» классы не ездят на экскурсии?

— Поймите же, Сергей Анатольевич! — прямоугольник улыбки зазмеился в такт словам. — Вне стен школы этих детей просто невозможно удержать вместе. Они разбегаются, ведут себя антиобщественно, пристают к прохожим. В конце концов, мы за них отвечаем и не можем себе позволить… У нас обширная экскурсионная программа для гимназических классов…

— Но это же нерационально! Детей из гимназических классов родители и так сводят в музеи, в театры. А этих просто некому вести! Именно поэтому школа и должна…

— Запомните, во внешкольное время школа никому и ничему не должна! То, что мы делаем, — это наша благая инициатива. Вести куда-то этих детей, за которых вы так хлопочете, значит подрывать авторитет нашей гимназии, рисковать…

— Значит, престиж гимназии для вас важнее, чем развитие, образование детей?

— В вас, любезный Сергей Анатольевич, говорит юношеский максимализм. Когда-то и я была такой же, — Елизавета Петровна глубоко вдохнула и сделалась похожа на лягушку из рекламы, страдающую от вздутия живота. — «Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь…», «Пусть сильнее грянет буря!», «Все зависит от меня» и т. д. А теперь… Поймите, престиж гимназии, ее имя создавалось годами, трудами многих достойных людей, и все это вовсе не показуха, как вы, наверное, в пылу раздражения полагаете. Гимназическим, да и обычным классам мы даем сегодня очень приличное среднее образование…

— А что же «дэшки» и «ешки»? Брак, некондиция? Вы знаете, как они сами (сами!) себя называют? Дэшки — «долбанутые», а…

— Избавьте! — завуч махнула полной рукой с неярким, в тон блузке, лаком. — Поверьте, я не меньше вашего хотела бы помочь этим детям. Но, в отличие от вас, на моей стороне опыт, в том числе педагогический, и он говорит: в сложившихся условиях помочь невозможно. Невозможно! И не думайте, что мне легко так говорить. Наоборот: в моей юности было такое, что вам, по счастью, уже не грозит, и знаете, не так уж легко по капле выдавливать из себя буйнопомешанного буревестника… — Елизавета Петровна закручинилась, а прямоугольник рта превратился в овал.

— Не может быть, чтобы не было выхода! — решительно сказал Сергей Анатольевич. — Наверняка есть!

— Какой же? — с любопытством взглянула на него завуч.

— Перемешать классы! Сделать, как раньше. Тогда на каждый класс будет по три-четыре таких ребенка, с ними можно будет работать, ездить на экскурсии…

— Волюнтаризм! презрительно фыркнула Елизавета Петровна. — Вы думаете, наши спонсоры захотят, чтобы в одном классе с их детьми учились Паша Зорин или Вася Метелин? За что, по-вашему, они платят школе не такие уж маленькие деньги? И я, между прочим, не кладу их себе в карман, но вкладываю в развитие школы. Компьютерный класс, мебель, собственная мини-пекарня… Да и зарплата у вас не совсем такая, как у ваших коллег из обычных муниципальных школ… Так что я призываю вас успокоиться, тем более что Дима Димура и Митя Катаев из ваших «Е» и «Д» классов не так уж рвутся посетить филармонию или Русский музей. Поверьте и… извините за прямоту. Лучше сразу…

— Извините и вы меня, Елизавета Петровна, — тихо сказал Сергей Анатольевич. — Но я пока не буду успокаиваться…

— Что ж, воля ваша, — вздохнула завуч. — Дерзайте, но помните, что если они с вами, то вы за них отвечаете. В том числе по уголовному законодательству.

— А если они без меня, без нас, то за них никто не отвечает… — еще тише пробормотал Сергей Анатольевич и вышел. Овсянников совсем сплющился за дверью, но до него никому не было дела.

— Ой, девки, сегодня завуч географу такую пропесочку устроила! Я случайно услышал, — взахлеб рассказывал Игорь Овсянников Ленке с Маринкой и примкнувшей к ним Стеше. Ленка что-то просматривала в учебнике по физике, Маринка жадно слушала, Стеша смотрела за окно, где кружились крупные хлопья первого снега.

— Он, вроде, все хочет нас повести куда-то. Упорный! А она ему: и не думайте, Сергей Анатольевич, они, мы, то есть, — явление антиобщественное и опасное для престижа ее…гимназии.

Маринка хихикнула. Ленка подняла голову и посмотрела на Игоря мутными глазами, в которых плавали обрывки физических формул.

— Слышь, Стешка, — Игорь помахал рукой между Стешиным лицом и оконным стеклом. — Я так думаю, что этот, обнажения с отложениями, через тебя страдает…

— Да ты что?! — ахнула мигом отключившаяся от физики Ленка.

— А то! Не видела, что ли, как он на нее пялится?

— Через меня страдает? — медленно переспросила Стеша и тут же обернулась к Маринке. — Почему снег черный?

Все четверо уставились за окно и увидели, что на фоне светло-серого неба падающие хлопья и вправду кажутся черными.

— Весь мир — дерьмо! Потому, — предположил Игорь Овсянников. Стешины глаза распахнулись еще больше и стали совершенно неправдоподобными.

— Отвяжись от нее, — сказал я. Я решал задачи рядом на подоконнике и слышал весь разговор краем уха.