...сопение и посвистывание спящих, бормотание тех, кому снились кошмары...
...глубокие вздохи и шлепанье по полу жертв бессонницы...
...жестокие семейные ссоры...
...остающиеся без ответа телефонные звонки...
...плач проснувшихся мокрых детей...
...отчаянное царапанье когтями и пыхтение запертых, рвущихся из-за дверей собак...
...зубрежка студентов...
...приглушенный клекот телевизоров...
...сто, двести, двести пятьдесят, триста, триста десять, триста двадцать — пересчитывание сбережений, отложенных на худшие времена...
...плеск волн нереально далеких зарубежных радиостанций...
...приукрашенные, цветистые пересказы сплетен...
...судорожные объятия припозднившихся любовников...
...шум сливных бачков...
Надписи и выцарапанные слова на стенах были одинаковыми в своей бессмысленности. А вершина эркера ветвилась ничуть не меньше, чем его основание.
Менялось только что-то в Якове. С каждой новой ступенькой он чувствовал все большую близость к тому, кто был рядом с ним. Он не мог этого объяснить, но ощущал, был почти уверен в том, что без своего согбенного спутника он чувствовал бы себя потерянным.
03.41
Сверху послышался лязг открывающегося замка. За ним голоса. Потом запрыгало пятно света. Слепящий сноп электрического фонарика застиг их на площадке. Увидеть, кто его направил, было невозможно.
— Вы куда? — услышал наконец Яков после продолжительного перешептывания появившихся.
— Наверх... — начал было он щурясь, но тут же замолчал, вспомнив, который час, как одет и он сам, и тот, кто сидит возле него.
Перешептывание у источника света снова закончилось вопросом:
— Вы что-то ищете? Или заблудились?
Уже немного привыкнув к яркому лучу, Яков повернулся к своему подопечному. Сжавшись в комок внутри своей длинной рубашки и скрестив руки внизу живота, ближний шумно дышал и испуганно озирался, напоминая пойманного зверька.
— Все в порядке! Мы знаем, куда идти! — ответил Яков как можно решительнее, отмечая, что в глазах его спутника страх сменяется благодарностью.
— Видишь, это какие-то бродяги! Кого только не встретишь, нужно бы замок врезать в дверь подъезда... — из перешептывания ясно выделился один голос.
— Язви его в душу, горбатого я точно где-то видел, — еще громче сказал второй.
— Да ладно, хрен с ними, опоздаем! Обычные бездомные. Смотрите, не попадайтесь нам, когда вернемся!
Проходя мимо, пара продолжала держать их в снопе света. Потом еще некоторое время было слышно, как они все глубже погружаются в нижние этажи, потом все стихло.
04.12
Взявшись под руки. Один без слов. Другой молча. А может, это одно и то же.
Никто из них так и не проронил ни звука даже тогда, когда Яков споткнулся и порезался осколками разбитого стекла на полу. Кровь текла по ладони, капала между пальцами, отмечая путь правильными промежутками. Словно и сам страдает от боли, спутник прижал то же место на собственной руке. Кровотечение остановилось. Рана начала затягиваться, прошло совсем немного времени, а место пореза уже нельзя было обнаружить. Если бы не яркие следы на рукаве пижамы, Яков мог бы поклясться, что все это ему просто привиделось.
— Спасибо, — обернулся он.
Фигурка с белыми волосами печально произнесла:
— Пустяки.
04.34
Должно быть, верхний воздух пьянил. Не привыкший к свежести, Яков чувствовал головокружение. Не помогло и то, что он наполовину расстегнул пижаму. Все чаще он следовал за стариком, а не наоборот, все меньше чувствовал уверенность, под конец получилось, что тот ведет его.
Сконцентрировался он только тогда, когда его спутник остановился, медленно нагнулся, поднял какой-то листик, сложил и помял в пальцах. Пьянящий запах будил силу.
— Лимон?! Здесь?! — изумился Яков.
— Лимон, Яков, лимон, и значит, мы близко... — прозвучало в ответ.
Яков?! Табличка с его именем уже давно была кем-то сорвана с двери квартиры. Может, даже он сам это сделал. Главное, что там остался только номер. Опять же, он не мог припомнить, чтобы этой ночью говорил кому-нибудь, как его зовут...
Этаж сменялся этажом. Время, конечно же, еще где-то имело значение, но они ему больше не принадлежали.
05.11
И тут вдруг они оказались перед выбитой, настежь распахнутой дверью. Возле исковерканной дверной рамы стоял большой горшок с олеандром. Рядом с ним другой — с лимонным деревцем. Ветер осторожно гладил листья.
Проход смотрел прямо в небесный свод. Это был самый верх здания. Выход на недоконченную крышу. Брошенные леса, куски профиля, металлические суставы, неиспользованные дымовые трубы, мотки проволоки, разбросанная опалубка, подпорки, заржавленная пила и решето для песка, железные жилы несущих столбов, сгнившие веревки, антенны, антенны, антенны, котел с затвердевшим варом...
Пусть подгнивший на дне, пусть зажатый зданием, эркер здесь ветвился и тянулся к звездам. Наверху, среди самых дальних разветвлений занималось утро. Был тот час, когда вот-вот рассветет, хотя пока еще царил полный мрак.
Спутник снял свои огромные ботинки и сказал:
— Прощай... И спасибо... Я все вспомнил.
Он как-то благостно улыбался. Согнулся, когда проходил в дверь, потом на ходу выпрямился, волосы его рассыпались по плечам, рубаха сползла с обнажившихся плеч. Вдали светлела линия горизонта. Шуршащее дыхание усилилось и превратилось в шорох перьев — это его горб раскрылся в пару больших крыльев.
Яков не хотел выходить. Не хотел с этой высоты видеть, какая внизу ночь. Возвращаясь, спускаясь назад, в утробу здания, он повторял:
— Не потеряйся, только не потеряйся...
А может быть, это в нем самом, глубоко, отдавались эхом слова ближнего.
