– Мы едем проведать женщину, которой вроде бы хватило ума переехать через этот чертов забитый машинами мост и поселиться в том самом месте, где она нашла работу. Ей от дома до работы – десять минут пешком. Пять минут на метро. Если она окажется матерью нашего Лино, интересно, не пересекал ли он этот забитый машинами мост в темпе черепахи? Чтобы повидаться с мамочкой?

Рорк понял, что они прочно застряли. Делать было нечего, он откинулся на спинку сиденья и устроился поудобнее.

– А ты бы на его месте поехала бы повидаться с мамочкой?

– Мне трудно поставить себя на его место. Я ведь почти не помню своей матери, а то, что помню… Это не было печенье с молоком. Но вот, допустим, ты возвращаешься домой, скрываешься пять-шесть лет. Твоя мать – твоя единственная кровная родственница, насколько я могу судить, если не считать сводного брата, которого она родила уже после твоего отъезда, – живет по другую сторону моста, пусть даже чертовски перегруженного трафиком. Мне казалось, что ты захотел бы ее увидеть. Хоть посмотреть, как она там.

– А может, для него это тоже не было печенье с молоком, – предположил Рорк.

– Он сохранил образок, который она ему подарила, значит, что-то такое было. Какая-то родственная связь. А раз такая связь есть, ты захочешь ее увидеть, проведать, разузнать, как у нее дела, что это за парень, за которого она вышла, повидать младшего братика. Ну хоть что-то.

– Если это был твой Лино.

– Вот именно. Если. – Ева нахмурилась, обдумывая эту вероятность. Стоило ли, поддавшись порыву, кидаться в Бруклин в так называемый час пик, грозивший затянуться на бог знает сколько часов? – Это наш первый крупный шанс. Если все подтвердится, если он действительно с ней контактировал, притом, какой шум поднялся в прессе, она должна знать, что ее сын мертв. Как она к этому отнесется? Никто не обращался в морг по поводу Лино, кроме отца Лопеса, я проверяла. Никаких запросов, никаких просьб увидеть тело.

Рорк ответил не сразу.

– Я думал… По правде говоря, довольно долго обдумывал, вступать или нет в прямой контакт с родственниками в Ирландии. Я их проверял, разузнавал все, что мог, о сестре моей матери, обо всех остальных. Можешь сказать, наблюдал со стороны. Но не вступал в контакт.

Ева тоже много об этом думала и удивлялась. Она знала, что вечером накануне визита к своей тетушке он напился вусмерть. А ведь Рорк был не из тех, кто напивается.

– Почему? – спросила она вслух.

– По тысяче причин. У меня было сколько угодно доводов против того, чтобы постучать в дверь этого коттеджа, и ни одного – за. О, мне хотелось их увидеть, поговорить с ними, услышать их голоса. Особенно ее голос – Шинед. Сестры-двойняшки моей матери. Но мне легче было подвергнуться пыткам, чем постучать в эту дверь.

Рорку не суждено было забыть этой минуты. Он обливался потом, у него был приступ паники.

– Это было чудовищно тяжело, – продолжал он. – Что они обо мне подумают? Может, посмотрят на меня и увидят его? Патрика? А если увидят, что мне тогда делать? Может, они посмотрят на меня и увидят только мои грехи? Грехов у меня было много, Бог свидетель. И что если они не признают во мне ее, мою мать, которой я никогда не знал? Блудный сын – чертовски трудная роль.

– Но ты все-таки постучал в дверь. Потому что уж такой ты человек. А вот он таким, похоже, не был. Он был совсем другим: годами жил под чужим именем, прикидывался кем-то другим. Трудно объяснить это мамуле, если только мамуля не из тех, кому плевать, что натворил ее сыночек. То есть, кем бы он ни был, она все равно зарежет жирную корову.

– Вернее, упитанного тельца, – поправил Еву Рорк.

– А какая разница?

– Я бы сказал разница фунтов в двести убойного веса. Но вернемся к сути: мы едем в Бруклин в этот гиблый час пик, чтобы узнать наверняка.

– Не только. Я могла бы задержать на работе Пибоди. Но я подумала, раз уж мы едем навестить Терезу на работе, а работает она – так уж вышло – в пиццерии своего деверя-итальянца, мы могли бы заодно поужинать вдвоем.

Рорк покосился на нее.

– Ты хочешь сказать, что сможешь поставить галочку в колонке «Ужинала с Рорком в ресторане, выполнила долг примерной жены»?

Конечно, Еве хотелось с этим поспорить, но она решила не утруждаться.

– Может быть. Все равно мы проведем это время вместе, а они обещают потрясающую бруклинскую пиццу.

– При таком жутком движении, надеюсь, это будет лучшая пицца из всех, что есть в пяти округах Нью-Йорка.

– Скажи спасибо, что я не прошу тебя завтра пойти со мной на мессу в шесть утра.

– Дорогая Ева, чтобы заставить меня это сделать, тебе пришлось бы оказать мне такое количество разнообразных сексуальных услуг, что даже мое воображение с этим не справляется.

– Мне кажется, ты не имеешь права требовать сексуальных услуг за посещение церковной службы. Но если представится случай, спрошу у священника.

С этими словами она вернулась к своему ППК, а Рорк вновь вступил в борьбу с заторами.

По расчетам Евы, за то время, что им понадобилось, чтобы добраться из центра Манхэттена до Коббл-Хилл в Бруклине, они могли бы долететь от Нью-Йорка до Рима. Пиццерия стояла в самом конце торгового квартала, а дальше тянулись старинные, расположенные блоками, дома с нарядными крылечками, где местные жители сидели и наблюдали, как жизнь проходит мимо.

– Сегодня ее смена, – сказала Ева Рорку, когда они припарковались. – Но если по каким-то причинам она не на работе, она живет недалеко, всего в нескольких кварталах отсюда.

– Это означает, что если она не на работе, мне придется попрощаться с ужином?

– Насчет «попрощаться» не знаю, но, возможно, его придется отложить, пока мы ее не найдем и не поговорим с ней.

Ева вошла в ресторан и тотчас же окунулась в запахи, подсказавшие ей, что если тут подают и не лучшую в пяти округах пиццу, то уж, несомненно, близкую к идеалу.

Стены цвета поджаренного итальянского хлеба были украшены картинами с итальянскими пейзажами. Кабинки, столики на двоих и на четверых теснились под вращающимися лопастями вентиляторов, разносившими восхитительные запахи по всему помещению.

За стойкой открытой кухни молодой парень в пятнистом фартуке подкидывал тесто для пиццы, ловил и снова подкидывал под восторженное хихиканье детей, втиснутых в кабинку, очевидно, вместе с родителями. Официанты в ярко-красных рубашках бодро сновали между столиками. Играла музыка, пел звучный сладкоголосый баритон.

Ева окинула помещение быстрым взглядом. Малыши, подростки, взрослые… Все возрасты, вплоть до стариков, весело жевали, болтали, пили вино или изучали старомодные бумажные меню.

– Это она. – Ева кивком указала на женщину, ставившую на стол щедрые порции пасты.

Она улыбалась, даже смеялась, пока обслуживала столик, – красивая женщина чуть за пятьдесят, стройная и ловкая в работе. Темные, гладко зачесанные и сколотые на затылке волосы обрамляли приятное лицо с большими карими глазами.

– Она не похожа на женщину, недавно узнавшую, что ее сына отравили, – заметила Ева.

К ним поспешно подошла другая женщина, постарше и покруглее Терезы. На ее лице играла приветливая улыбка.

– Добрый вечер. Хотите столик на двоих?

– Да, пожалуйста, – улыбнулся в ответ Рорк. – Вон в том секторе, пожалуйста. – Он указал на ту зону зала, которую, по его предположению, обслуживала Тереза. – Это было бы прекрасно.

– Это займет несколько минут. Не желаете ли подождать в баре? Сюда, прошу вас.

– Спасибо.

– Я приду за вами, когда освободится столик.

В бар надо было пройти через арку, там царило такое же оживление, как и в обеденном зале. Ева села на табурет и повернулась так, чтобы не спускать глаз с зала. Рорк тем временем заказал бутылку кьянти.

– Дела идут бойко, – заметила Ева. – Пиццерия стоит на этом месте около сорока лет. Деверь Терезы – это уже второе поколение хозяев. Она вышла замуж за брата хозяина двенадцать лет назад. Ее первый муж сбежал или пропал, когда Лино было лет пять. Сейчас Лино Мартинесу уже исполнилось тридцать четыре. Но данные стерты, и я не могу установить, было у него уголовное досье или нет.