— Аманда, — шепнул ей чей-то голос в темноте; чья-то рука мягко потрясла ее за плечо. — Аманда, проснись!

— Что это? В чем дело? — она, просыпаясь, терла глаза, хотя от этого в темной спальне не стало лучше видно. — Грэнт Гарднер, что тебе нужно в моей комнате, в такой час? Сейчас, должно быть, полночь!

— Так и есть, но я подумал, что, может быть, тебе захочется в первый раз посмотреть, как кобыла будет жеребиться, а природа не станет ждать, пока ты соизволишь проснуться.

— О Боже, конечно! — произнесла Аманда. — Я хочу быть там. Спасибо, что разбудил меня, Грэнт. Я мигом оденусь.

Ему не было нужды спрашивать, была ли на ней на этот раз ночная рубашка. Он дотронулся до обнаженного плеча, и соблазнительные очертания ее грудей под белой простыней отчетливо проступали в лунном свете, заливавшем комнату. Черт бы побрал эту женщину! Умышленно ли она провоцирует его? Знает ли она, сколько раз его преследовали мысли о ней и о той ночи, что они провели вместе? Имела ли она понятие о том, какой блеклой и непривлекательной казалась ему теперь Анабел, так что даже поцеловать ее стало для него равносильно неприятной обязанности? О том, что его влечение к невесте тает от одного вида губ Аманды, ее глаз, ее покрытых лаком ногтей?

— Я подожду тебя в коридоре. Не задерживайся, — бросил он ей резко, торопясь из комнаты, чтобы не поддаться искушению и не составить ей компанию в теплой постели.

Аманда никогда не видела, как рождается живое существо, не присутствовала при родах. Наблюдая, как бока кобылы содрогаются в схватках, как движется плод внутри ее раздувшегося живота, Аманда прониклась к ней состраданием:

— Несчастная! Это должно быть чертовски больно!

Грэнт усмехнулся:

— Не думаю, что это очень приятно, но скоро все закончится.

В свою очередь, кобыла, почувствовав, что уже пора, легла на толстую подстилку из свежей соломы, приготовленную для нее.

— Если хочешь, можешь посидеть с ней, у головы, и поговорить с ней тихонько или погладить немного. Иногда это помогает.

В нерешительности Аманда приблизилась к голове кобылы и опустилась на пол, пока Грэнт делал последние приготовления. Огромные, тревожные, бархатистые глаза пристально смотрели на нее, словно прося, и Аманда растрогалась:

— Все будет хорошо, Искорка, — приговаривала она, поглаживая вспотевшую шею животного, — вот увидишь.

Когда снова наступили схватки, кобыла подняла голову и опустила, когда боль утихла. Аманда подсела ближе, и когда следующие схватки прошли, голова кобылы опустилась на ее ногу.

— Так лучше, радость моя? — спросила она, словно обращаясь к больному ребенку.

— Прекрасно, — отозвался Грэнт, смеясь при виде Аманды, подскочившей от испуга. — О, похоже, ты обращалась не ко мне? — поддел он.

Уже более серьезно, он спросил ее:

— Что стоило бы тебе разговаривать со мной вот так же, и называть меня «радость моя»?

В глубине его глаз появилось желание.

— Когда будешь рожать, я буду говорить с тобой так же, обещаю, — заверила она с озорной улыбкой.

Тот, кто назвал это муками, был совершенно прав, думала Аманда, наблюдая за схватками, сотрясавшими тело кобылы. По мере того, как дело шло к концу, схватки становились сильнее и чаще. Аманда могла только сочувствовать и пытаться своим сочувствием хоть немного успокоить кобылу. Она гладила ее по голове и говорила первое, что приходило ей в голову. Под конец она стала напевать ей все песенки, какие только могла вспомнить, включая даже негритянские, слышанные ею от Амоса.

Но вот она услышала негромкие слова Грэнта:

— Ну вот, начинается, Аманда. Приготовься встретить самое свежее пополнение Туманной Долины.

Кобыла держалась стойко, и благодаря помощи Грэнта, помогавшего плоду выйти, оставшееся заняло всего несколько минут. Мокрая, окровавленная, со слипшейся шерстью, новорожденная была самым ценным из сокровищ, которые когда-либо доводилось видеть Аманде. Наблюдать ее появление, ее первый вздох, было словно принимать участие в некоем волшебстве.

Чистым холстом Грэнт насухо вытер жеребенка, а Искорка передвинулась на другое место. Вместе с Амандой они заменили испорченную солому на свежую, и Грэнт объяснил, как важно соблюдать максимальную чистоту, особенно во время и сразу после родов, чтобы избежать инфекций. Затем, стоя рядышком, с радостью и гордостью родителей, любующихся своим чадом, они наблюдали, как новорожденная пытается в первый раз встать на ноги.

Это потребовало усилий, так как ее ноги были столь длинными, что все время подгибались, и столь тонкими, что больше походили на стебельки, но в конце концов ей это удалось. При виде того, как она стояла на широко расставленных ногах и тыкалась мордочкой в материнский живот в поисках своей пищи, Аманда прерывисто вздохнула и смахнула слезу.

— Я никогда не видела ничего чудеснее этого. Я так благодарна тебе, Грэнт, за то, что ты меня разбудил. Я не забуду эти мгновения, даже если доживу до ста лет.

— Знаю. Я наблюдал это сотни раз, наверное, и всегда это происходило по-разному, каждый раз новое чудо. А эта маленькая кобылка, похоже, особенная. Я это нутром чувствую. Взгляни на ее ноги. Клянусь, это самые длинные ноги за всю историю Туманной Долины. Она, пожалуй, напоминает мне тебя.

Он улыбнулся и обнял рукой Аманду, ее голова легла к нему на плечо.

— Я думаю, надо назвать ее в честь тебя, потому что это первый раз, когда ты помогала принимать роды. Как бы нам назвать ее? Танцовщица?

Аманда отрицательно покачала головой:

— Как насчет Чуда Аманды?

— Постой, — Грэнт щелкнул пальцами и воскликнул: — Есть! Отличное имя. Мы назовем ее Чародейка.

С тяжелым вздохом, говорившем о чем-то большем, нежели утомление, Аманда согласилась:

— Почему бы и нет? Так думает обо мне чуть ли не полмира. Значит, Чародейка, и я надеюсь, что со временем она станет самой быстрой маленькой лошадкой на свете. Надеюсь, что она побьет больше рекордов и выиграет больше скачек, чем все твои остальные лошади, вместе взятые. Вместе, она и я покажем тебе и каждому, на что мы, чародейки, способны, если захотим. Вот увидишь!

Аманда только-только стала привыкать к новой для себя работе, как подошло время ехать в Нью-Йорк на Кубок Белмонта. На этот раз Грэнт с Султаном также выехали заранее, чтобы дать скакуну время восстановить силы после трудного и долгого переезда.

Аманда тоже отправилась в Нью-Йорк на несколько дней раньше. И хотя об этом городе она слышала много удивительного, побывать там ей еще не доводилось. И эти несколько дней она хотела посвятить знакомству с этой великой столицей, этой Меккой, где смешалось столько национальностей, каждый год принимавшей в свои объятия тысячи и тысячи людей. Она хотела окунуться в это людское море, затопившее улицы города; отведать экзотической пищи, послушать чужеземную речь и прикоснуться ко всем сокровищам, какие только мог таить город; погрузиться в незнакомую ей доселе стихию — искусство, музыку, балет и многое другое. Сколь бы ни был важен для фермы Кубок Белмонта, сейчас для Аманды он отошел на второй план — ведь так много чудесных вещей еще надо было узнать и увидеть в Нью-Йорке.

Конюшни были расположены на Лонг-Айленде, всего в двух милях от берега. Из их прибрежной гостиницы открывался вид на пляж, непреодолимо манивший Аманду, да и погода в эти первые июньские выходные установилась чудесная. На Лонг-Айленде располагались площадки для игры в кегли, крокета и даже для нового вида спорта под названием лаун-теннис, и Аманде не терпелось попробовать себя в этих играх; у нее ведь не было раньше для этого ни времени, ни возможности.

Она никогда не задумывалась над тем, что ее детство прошло иначе, чем у большинства детей. Если они бегали по улицам и резвились во дворах, то ее пространство для игр было ограничено поручнями корабельной палубы. Правда, во время войны она ходила со сверстницами в школу в Новом Орлеане, но ее отец, считая, что она уже знает достаточно, забрал ее оттуда. Так что врожденная любознательность Аманды не находила применения.