— Ты не можешь знать наверняка, — сказал Лоран, — может, это и не их письменность. Может, завез кто-нибудь.

Может, и завезли. Только вряд ли кто-то, кроме землян, будет носиться по галактике, искать приюта, как негодные дети, за которыми мать, не выдержав, закрыла дверь.

Все знают, зачем на самом деле нужна лингвистическая комиссия.

Исследования. Установка контактов с другими цивилизациями. Важнейшая культурная миссия. Как же. Опять они мечутся в поисках города, где мостовые вымощены золотом. «Мы — ирландцы. Мы всегда уезжаем». Нет, неверно, поправила себя Шивон. Мы земляне. Мы всегда уезжаем. И всегда тоскуем по оставленному, но все наши книги, отчеты, учебники, вся записанная мудрость — один большой путевой дневник.

Но теперь-то все изменилось. Теперь они ищут Землю. Землю с незаселенными вересковыми пустошами, с неприрученным морем, со старинными домами. Смешно — когда-то, в начале, они думали, что другие планеты станут продолжением Земли. Закосмическими департаментами. Потом оказалось, что не так уж просто захватить планету. Что у Земли, со всем ее самомнением, не хватит мощи затеять даже захудалую звездную войну.

Тогда вспомнили о дипломатии. О переводчиках. Пусть летят, находят общий язык.

Уже забывалось все, что было до «Гринберга», память становилась белой и гладкой, как стены ее личного отсека. Не помнилось уже, сколько жизней она провела на корабле, в экипаже, собранном из недоучившихся школяров, неудавшихся ученых и жаждущих драки бойцов. Язык — это власть, говорили ей когда-то. Шивон была одной из первых волонтеров. Она села на корабль с четырнадцатью килограммами багажа….

А вышло из этого: программы для традукторов, глупые стажеры — и мало кто с ними разговаривает…

Перед высадкой на Зоэ начальник службы безопасности проводила инструктаж. У Шивон этот инструктаж был настолько же не первым, насколько не последним, и она только с любопытством смотрела на возбуждение, с которым Марша выкладывала обычные скучные правила. До этого она долго расспрашивала их с Лораном — неужели в самом деле можно будет наладить контакт без традуктора, просто выучив язык?

Неужели на этой планете можно будет жить?

Да, отвечала она Марше, накачанной тридцатилетней деве, которая и на земных-то наречиях изъяснялась с трудом. В ногах уже поселилась дрожь, как в детстве накануне поездки в Дублин. В голове застучала старинная песня:

Пионер Грант казался очень усталым. Он был на «Джей Эф Кей», корабле, открывшем Зоэ, и остался на планете для «поддержания дальнейших контактов». На жаргоне он назывался «зимовщиком» — слово пришло от русских, да так и осталось. «Гринберг» должен был забрать его и отправить на Землю при первой же стыковке.

Зимовщик был хмурым, на людей смотрел уже непривычно, как Робинзон.

— Они готовы встретиться с вами, — сказал он в общем зале, — но нужно быть осторожными. Очень осторожными.

Ночью они сидели в комнате отдыха. У Гранта было слегка ошалевшее лицо. Гранта звали Джон. Он вцепился одной рукой в поданную Лораном сигару, другой — в стакан «Телламор Дью», а взглядом — в расстегнутую пуговицу на рубашке Шивон.

— Люди, — говорил он, — настоящие люди.

Шивон едва дотерпела, чтобы остаться с ним наедине. Вытащила укутанные в пластик снимки с тех белых листков.

— Мне необходимо это знать, — сказала Шивон, — Я не могу понять, что тут не так. Как они разговаривают?

— Они не разговаривают, — ответил Грант.

— Они враждебны?

Зимовщик усмехнулся:

— Нет. Не враждебны. Они — ллассан.

Хорошие. Добрые. Мирные. Такое понятие есть в языке любой планеты, найти его — и можно надеяться на сносный прием.

— Это их письменность? — спросила Шивон, подсовывая листки Гранту прямо под нос.

— Их, — сказал Грант. — Только читать это не надо. Оставьте это в покое. Их великая книга. Нечего вам этого касаться.

— Но как же…

— Эти ребята на вашем корабле, — перебил ее пионер. — Я смотрел им в глаза. Они все еще хотят что-то изменить, верно? Я давно не видел таких глаз.

Он поднялся. Сгреб бутылку — у Шивон не хватило совести возразить.

— О некоторых вещах лучше вообще не говорить, — сказал он. — И, Шивон…

— Что?

Он нажал на кнопку, раздвигающую двери.

— Когда спуститесь туда завтра… Только не думайте, что это — Земля.

Перед тем, как покинуть катер, Шивон, как обычно, задержалась у выхода — молилась. С каждой увиденной планетой ее все больше поражало Его могущество. Как глупы люди, не веря в Него, а веря в собственные выдумки, прозванные наукой. Разве самый гениальный ум может хотя бы представить то, что Он создал, просто стряхнув песчинки со Своей руки?

Летала в космос, видела Бога, насмехались над ней.

Шивон всегда отвечала — да.

Но на этот раз не было благоговения. Не было Его. Была только глухая обида: опять — не то.

А что тебе то, спросила себя Шивон. Надеешься, милочка, что высадишься на пустыре за хибарой мистера Киллани, откуда до дома рукой подать? В больничку…

И все же чувство обмана осталось. Остальные планеты хоть были с ними честными. Там сразу не было ничего, что могло бы напомнить о Земле.

А здесь…

Они вышли на поле, широкое, тянущееся до тонкой полоски леса вдали. Шивон еще не определилась со здешним временем суток, но ей казалось, что сейчас — утро, раннее и холодное, утро для отъезда.

Атмосфера была пригодная, но до создания традуктора шлемы снимать запрещалось. После того случая, когда на Кларе брошенная мимо микрофона фраза «Возвращаемся на корабль» на местном прозвучала как «Перебить их всех»… Слишком красивая история, чтобы быть правдой; однако тот экипаж с Клары не вернулся. Шивон шлем носила аккуратно, по инструкции.

Они вышли на поле, и под утренним небом это было почти как дома — поле и дальше лес, и на поле росла трава, по крайней мере, это выглядело, как трава.

Но чем дольше она всматривалась, тем меньше все это походило на земное, и обман едва не выбил у нее слезы.

Появились встречающие.

Зояне держались неуверенно рядом с Грантом. Существ было мало, и казалось, что они стесняются. Они могли бы выглядеть, как люди; по крайней мере, казалось, что у них есть голова и четыре конечности, и даже лица — но Шивон казалось отчего-то, что гуманоидами они кажутся просто из уважения к приехавшим, что облик их на самом деле совсем другой, вот, если быстро глянуть сбоку, видно другое, страшное, как на картинах голландцев…

— О, черт, — донеслось от Марши по внутреннему микрофону. Она смотрела на инопланетян глазами «пчелок» — маленьких летающих камер. — Они и в самом деле похожи на мартышек!

Один из зоян, посмелее, шагнул вперед. Прямо к их команде. А они застыли на чужой поляне, будто игроки в ожидании начального свистка.

Шивон шагнула вперед. Грант оказался рядом. Представил их с зоянином друг другу. «Тарзан — Джейн», — вспомнила она.

— И, — сказала она, — а. Пиррф. — «Мы. Вы. Рады». Что-то вроде этого.

— Пиррф, — согласился инопланетянин. — Ххати?

«Верх?»

— Ххати, — сказала она. — Ллассан.

Мирные. А на катере Марша только и ждет, чтобы что-то пошло не так.

Так они говорили еще долго, и Шивон поймала себя на том, что едва сдерживает смех. Объясняются, как европейцы, приплывшие первый раз в Америку, — на ломаном «моя твоя не понимай». И ведь не потому, что языка не знают. А потому, что… эти инопланетяне сами не говорят на своем языке!

Ну и что это может быть? Катастрофа, уничтожившая все книги? Убившая тех, кто говорил… по-настоящему? Шивон на минуту обвела взглядом поле, лес, какие-то холмы вдали.