Повар, массивный, в белой поварской одежде, принес ланч. Цезарь, кося на повара глаз, прислушивался к его действиям, насторожив уши: когда Цезарь был жеребенком, повар не раз гнал его с огорода, выкрикивая ругательства и молотя его по заду метлой.

– Я останусь, помогу вам погрузить кухню, – сказал повару учитель Яков.

– Поезжайте с мальчиком, – отозвался тот.

Граф Лектер поднял Мику в фургон. Ганнибал тотчас же обнял сестру. Граф Лектер прижал ладонь к щеке сына. Мальчик удивился, ощутив в руке отца внутреннюю дрожь, и пристально вгляделся в лицо графа.

– Три самолета бомбили грузовую железнодорожную станцию. Полковник Тимко говорит, у нас есть по меньшей мере неделя, если они вообще сюда доберутся, да и тогда бои пойдут у главных дорог. Мы укроемся в охотничьем домике, и все будет хорошо.

Шел второй день операции «Барбаросса» – Гитлер осуществил свой молниеносный бросок на Россию через Восточную Европу.

Берндт шел перед фургоном по лесной дороге, следя, чтобы ветви деревьев не хлестали Цезарю морду, отсекая особенно разросшиеся короткой швейцарской алебардой.

Учитель Яков следовал за фургоном на лошади, его седельные сумки были набиты книгами. Ездить верхом он не умел и, проезжая под толстыми ветвями, прижимался к конской шее, обхватив ее обеими руками. Иногда, если дорога поднималась вверх особенно круто, он спешивался и вместе с Лотаром, Берндтом и самим графом Лектером подталкивал фургон. Ветви снова смыкались за ними, скрывая дорогу.

Ганнибал чувствовал запах раздавленной колесами свежей зелени, нежный аромат волос Мики у себя под подбородком – она всю дорогу ехала у него на коленях. Он видел, как высоко над ними пролетели немецкие бомбардировщики. Инверсионные следы самолетов образовали нотный стан, и Ганнибал напел сестренке мелодию, начерченную в небе черными разрывами зенитных снарядов. Мелодия показалась ему не очень приятной.

– Нет, – сказала Мика. – Анниба, пой «Das Mannlein»![2]

И они вместе запели песенку о загадочном маленьком человечке, который стоит в лесу. Песенку подхватили няня, ехавшая вместе с ними в тряском фургоне, и учитель Яков на своей кобыле, хотя он не любил петь по-немецки.

Два часа нелегкой дороги привели их на поляну, укрывшуюся под пологом высоких деревьев.

Охотничий домик Лектеров за три столетия превратился из примитивного укрытия в удобный уединенный дом в лесу, деревянно-кирпичный, с очень крутой крышей, чтобы не залеживался снег. Рядом располагался небольшой амбар с двумя стойлами и жильем для обслуги, а за домом – уборная в викторианском стиле, с резным расписным орнаментом; крыша строения едва виднелась над скрывавшей его живой изгородью.

В фундаменте охотничьего домика все еще можно было видеть камни алтаря, воздвигнутого в темные века людьми, поклонявшимися ужу – «травяной змее». А сейчас Ганнибал мог наблюдать, как травяная змея поспешно покидает эти древние места, когда Лотар принялся обрубать стебли вьющихся растений, мешающих няне открыть окна.

Граф Лектер поглаживал огромного коня, пока тот пил воду – целых полтора галлона – из колодезного ведра.

– Повар упакует кухню к тому времени, как вы вернетесь, Берндт. Цезарь сможет провести эту ночь в своем собственном стойле. А вы с поваром отправитесь сюда, как только займется рассвет, не позже того. Я хочу, чтобы вы к утру были уже далеко от замка.

Владис Грутас вошел во двор замка Лектер, изобразив на лице такое приятное выражение, на какое только был способен; входя, он обвел окна внимательным взглядом. Помахал рукой и крикнул: «Алло!»

Грутас был худощав, с грязноватыми светлыми волосами, в штатской одежде; глаза у него были такими бледно-голубыми, что казались просто кружочками пустого неба. Он снова крикнул: «Алло, там, в доме!» Ответа не последовало, и он прошел внутрь через черный ход. На полу в кухне он обнаружил ящики с провиантом, готовые к отправке. Он поспешно сунул кофе и сахар к себе в сумку. Дверь в подвал была открыта. Он посмотрел вниз и увидел у конца длинной лестницы свет.

Вторжение в логово другого существа – древнейшее табу. У некоторых извращенцев нарушение табу вызывает холодящее чувство возбуждения: так оно случилось и сейчас.

Грутас стал спускаться по лестнице, вдыхая прохладный, словно в пещере, воздух сводчатых подземелий замка. Заглянув сквозь арку, он увидел, что решетка, запирающая винный погреб, открыта.

Слышалось какое-то шуршание. Грутасу были видны стеллажи от пола до потолка, заполненные рядами винных бутылок, на каждом стеллаже – ярлык; увидел он и огромную тень повара, передвигавшуюся по помещению: повар работал при свете двух фонарей. На дегустационном столе в самом центре комнаты лежали квадратные, аккуратно упакованные свертки, а рядом с ними – небольшая картина в изящной раме.

Грутас оскалил зубы, когда огромная фигура повара – этого ублюдка! – стала ему видна. Сейчас повар стоял к нему спиной, что-то делая на столе. Шуршала бумага.

Грутас прижался к стене в тени лестницы.

Повар завернул картину в бумагу и обмотал бечевкой – получился такой же сверток, как все остальные. Держа в одной руке фонарь, он поднял другую вверх и потянул металлический канделябр, висевший над дегустационным столом. Раздался щелчок, и в конце винного погреба один из стеллажей на несколько дюймов отошел от стены. Повар отодвинул стеллаж, громко скрипнули петли. За стеллажом оказалась дверь.

Повар вошел в потайную комнату за винным погребом и повесил там один из фонарей. Затем отнес туда свертки. Когда, стоя спиной ко входу, он задвигал на место стеллаж с винными бутылками, Грутас пошел наверх по лестнице. Он услышал выстрел во дворе и голос повара снизу:

– Кто там?

Повар бежал за ним по лестнице, очень быстро для такого крупного человека.

– Эй ты! Стой! Тебе запрещено сюда являться!

Грутас промчался через кухню во двор, размахивая руками и свистя.

Повар схватил длинную крепкую палку, стоявшую в углу, и побежал через кухню к выходу во двор, но увидел в дверях силуэт человека в каске, очертания которой не вызывали сомнений. Три немецких парашютиста с автоматами вошли в дом. За ними следовал Грутас.

– Привет, поварище! – произнес он и поднял копченый окорок из ящика на полу.

– А ну клади мясо на место, – приказал немецкий капрал, направив оружие на Грутаса с такой же готовностью, с какой угрожал повару. – Пошел вон, ходи с патрулем.

Путь к замку был много легче – дорога шла вниз, и с пустым фургоном Берндт ехал гораздо быстрее; он намотал вожжи на руку повыше кисти и закурил трубку. Когда он приближался к краю леса, ему показалось, что с верхушки дерева взлетает большой аист. Подъехав ближе, он разглядел, что бьющие по воздуху белые крылья – это ткань парашюта, застрявшего в густых ветвях. Он отложил трубку и соскользнул с сиденья. Прикрыв рукой морду Цезаря, он тихонько сказал что-то ему в ухо. Потом осторожно двинулся вперед пешком.

На нижнем суку дерева висел человек в грубой штатской одежде. Он был повешен совсем недавно, проволочная петля впилась в его шею, лицо почернело, испачканные глиной башмаки на фут не доставали до земли. Берндт поспешно бросился к фургону, ища место, где можно было бы развернуть его на узкой дороге. Его собственные башмаки выглядели как-то странно, когда он смотрел, куда бы прочнее поставить ногу на неровной почве.

И тут они вышли из-за деревьев – трое немецких солдат с капралом во главе и шестеро штатских. Капрал посмотрел на Берндта и оттянул затвор автомата. Берндт узнал одного из штатских.