"Одно из несчастий жизни состоит в том, что радость видеть любимое существо и разговаривать с ним не оставляет по себе ясных воспоминаний. Душа, очевидно, слишком потрясена своими волнениями, чтобы быть внимательной к тому, что их вызывает или сопровождает. Она само ощущение. Может быть, именно потому, что эти наслаждения не поддаются притупляющему действию произвольных повторений, они возобновляются с огромной силой, лишь только какой-нибудь предмет оторвёт вас от мечтаний о любимой женщине, особенно живо напомнив её какой-нибудь новой подробностью" (Стендаль, "О любви").
Король в отставке Игорь Васильевич Лотарев, вощедший в литературу под псевдонимом Игоря-Северянина, не покорял огнём и мечом европейские города, не созерцал пожара мировых войн. Его фронт — там, где прощение противопоставлено мести, а любовь заменяет вражду.
Поэза о Гогланде
Иногда, в закатный час, с обрыва,
После солнца, но ещё до звёзд,
Вдалеке Финляндского залива
Виден Гогланд за семьдесят вёрст.
Никогда на острове я не был,
Ничего о нём я не слыхал.
Вероятно: скалы, сосны, небо
Да рыбачьи хижины меж скал.
Обратимся, милая, к соседям,
К молчаливым, хмурым рыбакам,
На моторной лодке мы поедем
Далеко, к чуть видным берегам.
Я возьму в волнистую дорогу
Сто рублей, тебя, свои мечты.
Ну а ты возьми, доверясь богу,
Лишь себя возьми с собою ты!..
Вот и всё. Нам большего не надо.
Это всё, что нужно нам иметь.
Остров. Дом. Стихи. Маруся рядом.
А на хлеб я раздобуду медь.
Бесы боятся слова, окрепшего в настоящую добродетель. Путь без станций и платформ вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю, тяжёлые ранения и неотвратимая гибель — судьба принцев песни. Язык прост до разговорного. И это тоже Игорь Северянин:
Никогда на острове я не был,
Ничего о нём я не слыхал.
Вероятно: скалы, сосны, небо
Да рыбачьи хижины меж скал.
Рождение мысли — благо, которое не поддаётся сомнению, первый и окончательный постулат действительности. С неё начинается бренное существование человека и ею завершается его космическое путешествие. Мысль поэта несёт тысячи новых мыслей вокруг и внутри себя. Мыслей, таких же по-детски чистых и отшельнически святых. Это повесть без окончания. Это поэзия, что рождается в тишине кабинетов и в буре всенародных строек. Её душа с нами всегда и везде, вне времени и пространства, вне нации и языка. Однажды оформившись, мысль может быть передана знаком — явлением любым, в котором культура различает общепринятый смысл: словом, жестом, звуком, ребусом или цветом. Но жизнь её не ограничена им. Как веяние весны, она входит в наши дома, как прикосновение обожаемых рук, она проникает в самое сердце. Всё, что ей надо, — любовь и мечтание. Наслаждение красотой и бессмертие следуют из её музыкальной логики. Ничто не огорчает и не угнетает её. Мысль, сильная настолько, что стала чувством, и чувство, сильное до такой степени, что превратилось в горящие знаки, — душа поэзии свободна от своего воплощения, одна наша с вами душа.
"Любовные мечтания не поддаются учёту. (…)
Это мечтание нельзя записать. Записать его — значит убить его для настоящего, ибо при этом впадаешь в философский анализ наслаждения, и, ещё более несомненно, убить для будущего, потому что ничто так не сковывает воображения, как призыв к памяти" (Стендаль, "О любви").
Поэза предвесенних трепетов
Весенним ветром веют лица
И тают, проблагоухав.
Телам легко и сладко слиться
Для весенеющих забав.
Я снова чувствую томленье
И нежность, нежность без конца…
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного лица,
Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца серны,
Газель оснеженная — ты.
Смотреть в глаза твои русалчьи
И в них забвенно утопать;
Изнеженные цветы фиалчьи
Под ними чётко намечать.
И видеть уходящий поезд
И путь без станций, без платформ,
Читать без окончанья повесть,
Душа Поэзии — вне форм.
"Любви возврата нет"
Странно…
Мы живём, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет…
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет…
Нет любви, нет красоты, нет добра… Счастья нет. Хотя, конечно, есть всё, но как-то не ухватится, не прочувствовать это всё, "что нам хочется". Невольно приходит мысль о советнике Креспеле, строившем свой дом, в буквальном смысле, по собственному усмотрению: сначала фундамент и кирпичные стены, а потом киркою прорубая окна и двери так, чтобы дом осуществлял его давнюю мечту о гармонии сада и сиюминутного вдохновения. Любовь и красота порождение мгновения, столь неуловимого, что и само его озарение кажется потом чем-то надуманным. Нужно каждый раз по-новому побуждать себя видеть, находить и понимать непреходящее в преходящем: любимое в нелюбимом, красоту в некрасивой девочке, счастье в мокром асфальте дорог. Страдать стойче и святей, дружней протягивать руки!
Каждый раз, прилагая всё новые и новые усилия, доказывая, что разум жив и способен охватить одним взглядом всё, "что нам хочется" и чего вроде бы нет, необходимо постоянно воспроизводить самого себя — тот уровень культуры и мышления, который достижим. Никакой классик не будет достаточен сегодня по причине высшего взлёта его мысли вчера, если мысль его не выходит из границ формы. "И грани ль ширишь бытия иль формы вымыслом ты множишь". Лев Толстой, напуганный штопором, что вонзил поэт в упругость пробки, кряхтел старым дедом над знойной страстью, ему, увы, уже недоступной: "Чем занимаются!.. Это литература!.. Кругом виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них — упругость пробки!".
Хабанера II
Синьоре Za
Вонзите штопор в упругость пробки,
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки…
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счёт поцелуям — пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,
И будет счастье в удобном смысле!..
Будет счастье, назло злу без берегов. "Ловите женщин, теряйте мысли", ведь мысль потерянная не потеряна навсегда. Она, символьная, как программа для умной машины, ушла плутать по своим лабиринтам, чтобы вернуться сторицей. И такая инородная ненародная хабанера — народный танец Испании.
"Я ненавижу орган, лиру и флейту, — будто православный монах, скажет Федерико Гарсиа Лорка. — Я люблю человеческий голос, одинокий человеческий голос, измученный любовью и вознесённый над гибельной землёю. Голос должен высвободиться из гармонии мира и хора природы ради своей одинокой ноты"
Янтарная элегия
Вы помните прелестный уголок
Осенний парк в цвету янтарно-алом?
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрёстке палевых дорог?
Вы помните студёное стекло
Зелёных струй форелевой речонки?
Вы помните комичные опёнки,
Под кедрами склонившими чело?
Вы помните над речкою шале,
Как я назвал трехкомнатную дачу,
Где плакал я от счастья и заплачу
Ещё не раз о ласке и тепле?
Вы помните… О да! Забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить…
Мне хочется Вас грёзами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья…
"Юноша! — Ворчал чудаковатый Креспель. — Считай меня сумасбродом, безумцем, — это я тебе прощаю, ибо оба мы заперты в одном и том же бедламе, и коли я возомнил себя богом-отцом, то ты потому лишь ставишь мне это в вину, что сам себя считаешь богом-сыном" (Гофман, "Советник Креспель").
Ничего не говоря…
Это было так недавно,
Но для сердца так давно…
О фиалке грезил запад,
Отразив её темно.
Ты пришла ко мне — как утро,
Как весенняя заря,
