На Египет пала ночь. Ночь удивительная, волшебная. Над головой Моисея расплескался звездный водоем и блестели, пульсировали огоньки рассыпанных щедрой рукой небесных зерен. В такую ночь люди, которым посчастливилось родиться романтиками, смотрят вверх, и сердца их охвачены неизъяснимой ноющей тоской, которая, впрочем, сладка на вкус. Словно тянется рука к завесе, за которой ожидает самое главное на свете чудо, но всякий раз завеса отодвигается все дальше, и нипочем руке не достать ее, не приподнять край, не увидеть простому смертному то, чего видеть ему не следует вовсе – для его же блага, иначе можно повредиться рассудком.

– Халдеи называют свет «зогар». – Моисей взял принцессу за руку, оживленно заговорил: – Я знаю теперь, зачем я выжил, знаю, что мне предстоит сделать в жизни. Египет падет, ты знаешь это, ты это всегда предвидела. Но падет не сейчас, он простоит еще тысячу лет, а потом ничего, кроме развалин и пирамид, построенных атлантами, от него не останется. Мой народ переживет Египет, я должен буду проводить его туда, где у евреев будет своя, только им принадлежащая земля. Я должен передать евреям знание, которое с рождения дремлет во мне. Я не знаю его названия, но оно являет подлинную силу Бога Единого и Предвечного, оно откроется мне! Тогда я передам его из уст в уста каждому, кто станет моим учеником.

Кафи засмеялась, и смех ее был глух. Он содержал в себе сожаление и, как показалось Моисею, душевную муку:

– Что сказано одним, другой запомнит вряд ли слово в слово. Ты не сможешь уйти, пока не отплатишь Египту добром за добро. Сделай это, а потом я, быть может, упрошу отца отпустить тебя во главе твоего народа. Но не сейчас, Моисей, не сейчас. Ты нужен здесь, никто, кроме тебя, не исполнит пророчество, данное оракулом много лет назад. Поверь, что, не вернув Египту долга, ты превратишь свою жизнь в мучительную пытку, какой становится и жизнь каждого, отказавшегося исполнить то, что ему предназначено. До последнего вздоха тебя станут мучить неуверенность, желание изменить что-то в собственной жизни, повернуть в нужном направлении, но окажется, что поворот этот остался далеко позади, там, куда возврата уже никогда не будет. Кто выиграет от этого? Лишь Сатан, а он ненадежная компания.

– Что ж… – Они сидели на самой верхней площадке Золотой башни. Отсюда звездочетам было дозволено наблюдать за движением небесных светил, а днем здесь дежурили двое стражей-наблюдателей. С высоты шестидесяти метров равнина, на которой был выстроен город, просматривалась на многие десятки километров, вплоть до головокружительно далекой линии горизонта, одним своим краем сходящей в море, а другим вросшей в страшную Ливийскую пустыню – страну суховея и смертельной жажды. Сейчас на площадке никого, кроме принцессы и ее воспитанника, не было. Моисей встал, подошел к краю и широко, насколько смог, развел руки в стороны.

– Ты собрался взлететь? – Кафи смотрела на него удивленно. – Увы, но даже нам не дано становиться легче ветра, прежде не отделив души от тела.

– Нет, – Моисей покачал головой, – я лишь попрошу у Творца разрешить мои сомнения, подать мне знак. Пусть он решит, пусть рассудит, куда мне направиться: увести отсюда мой народ или, как ты того хочешь, защитить Египет от эфиопского вторжения, раз и навсегда разгромив орды захватчиков и отбив у них охоту к военным притязаниям.

Эфиопы никогда не были Египту добрыми соседями и постоянно тревожили покой египтян молниеносными и жестокими набегами на их приграничные земли. Во время одного из таких набегов, длившегося дольше обычного и оказавшегося особенно кровопролитным и разрушительным, эфиопы истребили население двух приграничных деревень, разграбили имущество, угнали скот и взяли в плен всех уцелевших после кровавой ночной резни жителей. Египтяне, спохватившись, начали было теснить захватчиков, и даже довольно успешно – отогнали неприятеля к границе, после чего, недолго думая, охваченные ратным пылом, продолжили преследование уже на вражеской территории. Однако здесь, у себя дома, эфиопы опомнились и нанесли египтянам удар такой силы, что те из них, кто не был убит в бою, пожалели об этом. Пленных эфиопы, снискавшие себе дурную славу жестокого и коварного племени, не брали и расправились с уцелевшими египтянами самым зверским образом, который даже описывать здесь не стоит – слишком уж сомнительное с точки зрения морали это дело.

Опьяненное успехом и кровью эфиопское войско начало настоящее вторжение в Египет и продвигалось вперед столь успешно и с такой ошеломляющей скоростью, что вскоре вся нижняя часть страны, включая Мемфис, была оккупирована захватчиками, которые сами уже по-хозяйски называли эти земли своими, не намереваясь никуда из них уходить. Над Египтом нависла смертельная опасность, и вот тогда предсказание Пифонесы, девы-оракула, вспомнилось фараону. Моисей был призван во дворец и получил заверения в том, что в случае победы он может просить всего, чего ему только заблагорассудится, только бы он одолел проклятых эфиопов. Оттого юноша был сейчас на распутье. Он жаждал получить знамение свыше и просил указать ему путь, говоря с Богом тем самым языком, благодаря одному-единственному слову которого Творец создал Землю и все, что на ней, из ничего, из пустоты и хаоса.

– Если мне предстоит сражаться, то пусть я обрету силу, способную повергать врага в бегство. Если же нет, то пусть даст мне Господь крепкий посох, опираясь на который я смогу пройти весь путь до Земли обетованной, где евреи обретут счастье и свободу.

– Позволь, я попрошу его о том же, что и ты, стоя рядом с тобою, ибо наши желания сливаются в единое целое. – Кафи подошла к юноше, и теперь они оба стояли на краю площадки, оберегаемые лишь невысоким парапетом: молодой посвященный и искренне любящая его приемная мать.

Вместе они вознесли молитву, начинавшуюся словами: «Закрой дверь перед демоном, и он будет убегать от тебя, как будто ты его преследуешь». Тем самым жрец и жрица отпугнули зло от своих чистых помыслов и намерений. В конце молитвы они вместе четко и ясно произнесли запретное, лишь посвященным ведомое имя. Такова была истинная молитва древности – не просто набор слов с привычными «аминь», или «иншалла», или еще чем-то в этом роде, произносимый скороговоркой. О нет. Когда-то, на заре мира, когда человек еще умел разговаривать с Богом, тот слышал его.

Воздух вокруг них словно уплотнился, и затем от поднятых в молитвенном порыве рук изошла невидимая, но хорошо ощутимая волна небывалой силы. Когда отзвенел в воздухе последний звук молитвы, то еще некоторое время совсем ничего не происходило, если не считать тишины, воцарившейся в окружающем Золотую башню мире. Моисей первый заметил и молча указал на появившуюся в небе средь других сверкающих зерен ярчайшую звезду, которой раньше не было и в помине. Казалось, что она стояла на одном месте, и свет ее трепетал оттенками чистыми и прозрачными, словно хрусталь. А затем звезда стремительно, так быстро, что взгляд едва уловил ее движение, скользнула по небосклону вниз, и Моисей увидел яркую вспышку впереди, там, где берет свое начало бескрайняя Ливийская пустыня. Возглас Кафи подтвердил, что увиденное – вовсе не плод его фантазии, не галлюцинация, вызванная месмерическим экстазом, подобным тому, в который в тревожном двадцатом веке будут впадать нервные, будто маленькие собачки, особы, вращая блюдца и взывая к духам Наполеона или фюрера. Спустя мгновение до Золотой башни докатился и звук взрыва, похожий на гром. Моисей бросился к лестнице с явным намерением поскорей покинуть площадку звездочетов.

– Куда ты?! – всполошилась было Кафи.

Юный жрец, весь содрогаясь от охватившего его возбуждения, обернулся на звук ее голоса и, глядя словно сквозь нее, твердо ответил, что должен сейчас же идти.

– Он ответил нам. Я вернусь, как только найду его послание. Прошу, не преследуй меня. Я обязательно вернусь, в том мое слово.

Кафи не стала возражать, понимая, что удерживать его у нее нет никакого права, кроме права на грубую силу – а об этом не могло быть и речи, так же как и о том, чтобы просить его взять ее с собой. Здесь лишь воля Бога определяет все. Раз так решено, то пусть Моисей, ее мальчик, ее сын, ищет в пустыне след павшей с неба звезды.