– Гляньте-ка сюда, во двор, – сказала Лайла. – Прелестный вид!

Мы выглянули в окно. Двор был под стать дороге, по которой мы ехали, только еще хуже: выбоины, грязные лужи, камни. Валялся разбитый унитаз.

– Очень мило, – сказал я. – Оригинально.

– Обитель художников, – пояснила наша посредница.

Я тронул занавеску, висевшую на окне. Кусок, за который я взялся, тут же отвалился.

– Эти люди погружены в свой внутренний мир, – сказала Лайла. – Они не обращают внимания на житейские мелочи.

Мы стали подыматься наверх. Лестница оказалась на удивление прочной. Ее добротность как-то сразу примирила меня с остальным.

В спальне тоже ничего не было, кроме водяного матраса, на сей раз наполненного. Он одиноко притулился в углу. И почему-то вздулся с одного краю, так что казалось, что он вот-вот лопнет.

Ванная была выложена плиткой, но пол так давно не мыли, что она почти исчезла под слоем грязи.

Коричневая краска, которой был выкрашен туалет, облупилась, и проступили более ранние слои точно такой же. Столь мерзкого сортира мне еще не приходилось видеть ни в одном самом занюханном баре; я мысленно перебрал их в памяти и убедился, что такой жуткой хезаловки она не сохранила. Я на минутку выскочил на крыльцо вдохнуть свежего воздуха, усилием воли отогнал от себя образ увиденного и прошел в ванную.

– Извините, – сказал я. Лайла меня поняла.

– Уж это вы нас извините, – сказала она.

Я постарался не зацепиться взглядом за саму ванну, но надписи над ней бросались в глаза:

Там были и другие граффити, но их невозможно было разобрать под слоем грязи.

– А теперь погуляйте сами, осмотритесь, прочувствуйте, так сказать, дух места. Покупка дома – такая морока. Не торопитесь и чувствуйте себя как дома.

Лайла вышла. Слышно было, как она спустилась по лестнице. Мы с Сарой пошли в холл. Со стены на веревке свисал заржавленный кофейник.

– Ой, мамочки, – сказала вдруг Сара, – мамочки!

– Что такое?

– Я вспомнила, что видела фотографию этого дома. Только сейчас вспомнила! То-то, думаю, мне все знакомым кажется!

– И что же это за дом?

– Один из тех, где кого-то Чарльз Мэнсон укокошил!

– Ты уверена?

– Да, да!

– Надо сматываться…

Мы стали спускаться по лестнице. Внизу нас поджидала вся компания: Лайла, Дарлин и Двойной Квартет.

– Ну, – спросила Лайла, – что скажете?

– У меня есть ваш телефон, – ответил я, – созвонимся.

– Если вы творческие люди, – вставила Дарлин, – мы сбавим цену. Мы любим творческих людей. Вы творческие?

– Нет, – ответил я. – По крайней мере, я – нет.

– Я могу вам показать кое-что еще, – сказала Лайла.

– На сегодня хватит, – ответила Сара. – Надо передохнуть.

Нам пришлось пройти мимо каждого из них, и покуда мы прощались, Двойной Квартет все улыбался, улыбался…

Район Марина-дель-Рей переживал не лучшие времена. Для верности Джон Пинчот пользовался, передвигаясь в этих местах, зеленым «понтиаком» 1968 года, а Франсуа Расин – коричневым «фордом» 1958-го. А иной раз они не брезговали и мотоциклом – на этот случай у них имелась пара «кавасаки» – 750– и 1000-кубовый.

Однажды за руль «форда»-ветерана сел Веннер Зергог, он забыл залить в радиатор воды, и мотор заглох навеки.

– Что поделаешь – гений, – сказал мне Джон. – Не от мира сего.

Когда Франсуа Расин слинял во Францию, Джон продал «форд».

И вот наступил день, когда он позвонил мне.

– Мне приходится съезжать. Тут затевают строить отель или еще что-то в этом роде. Черт, ума не приложу, куда деваться. Мне нельзя уезжать из города, надо подзаняться твоим сценарием. Как, кстати, он продвигается?

– Помаленьку.

– У меня наклевывается неплохая сделка. А если не выгорит, есть на примете один парень в Канаде. Только вот этот чертов переезд. Уже бульдозеры подогнали.

– Слушай, Джон, располагайся у меня. У нас есть наверху лишняя спальня.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Я в доме не засиживаюсь. Ты меня и видеть не будешь.

– Ты «понтиак» еще не сбагрил?

– Нет.

– Ну загружайся и давай сюда.

Я спустился вниз и сообщил Саре новость.

– У нас тут Джон немного поживет.

– Какой?

– Джон Пинчот. Его хижину стирают с лица земли. Бульдозерами. Пускай у нас перекантуется.

– Хэнк, ты же ни с кем не уживаешься. В момент взбеленишься.

– Ненадолго ведь.

– Ты будешь наверху на машинке стучать, а я тут внизу за все отдуваться.

– Устроимся как-нибудь. Не забывай, что Джон выплатил мне аванс за сценарий.

– Ну, Бог в помощь, – сказала она, повернулась и ушла в кухню.

Первые два вечера прошли сносно: мы с Джоном и Сарой пили и болтали. Джон травил байки, все больше про то, как трудно ладить с актерами и к каким ухищрениям приходится прибегать, чтобы они худо-бедно справились с ролью. Например, один парень в разгар съемок отказался произносить текст. Все делал как полагалось, но молчал как удавленный, требовал, чтобы какой-то там эпизод сняли по его причуде. А съемки шли где-то у черта на куличках, в джунглях, деньги кончались и времени оставалось в обрез. И тогда Джон ему говорит: «Черт с тобой, будь по-твоему». И сняли эпизод, как он хотел, и звук записали. Только пленку в аппарат не зарядили. И все дела.

Во второй вечер вино текло рекой. У меня тоже язык развязался, и я пересказывал свои старые истории. Когда перевалило за полночь, Джон сказал:

– Гизелла влюбилась в одного режиссера, а у него всего одно яйцо…

Гизелла – парижская подружка Джона.

– Шаль, – сказал я.

– Теперь еще хуже стало. Второе тоже отказало. Рак. Гизелла в отчаянии.

– Да, невезуха.

– Еще бы. Я утешал ее как мог. Пишу, звоню. И прямо в разгар съемок.

(Неприятности всегда случаются в разгар съемок.) Гизелла – знаменитая французская актриса. Они с Джоном делили кров в Париже.

Мы с Сарой попытались его успокоить. Он взял сигару, обрезал кончик, лизнул, зажег, сделал затяжку и выпустил клуб ароматного дыма.

– Знаешь, Хэнк, я всегда знал, что ты напишешь для меня сценарий. Интуиция подсказывала. Причем я давно это знал. И давно начал искать деньги.

– Еще неизвестно, что у меня получится.

– Известно. Я читал все твои вещи.

– Мало ли что было. В писательском ремесле больше «бывших», чем в любом другом.

– К тебе это не относится.

– Я согласна с ним, Хэнк, – сказала Сара. – Ты настоящий ас. Зубы съел на этом деле.

– Но сценарий! Это все равно что с роликовых коньков встать на настоящие. И сразу выйти на лед.

– У тебя получится. Я был уверен в этом еще в России.

– В России?

– Да, прежде чем мы познакомились, я ездил в Россию искать деньги под этот проект.

– О котором я ни ухом ни рылом…

– Вот именно. Об этом знал только я. Из достоверных источников мне стало известно, что в России есть одна дама, у которой на счету в швейцарском банке восемьдесят миллионов.

– Похоже на дешевый телевизионный триллер.

– Похоже. Но я навел справки. У меня надежные каналы проверки. Но об этом я распространяться не стану.

– Нам это ни к чему, – сказала Сара.

– В общем, я раздобыл ее адрес. И начал плести интригу. Стал писать ей письма.

– И что – вкладывал в конверты свое фото в голом виде?

– Не сразу. Поначалу письма носили формальный характер. Я писал, что случайно наткнулся на ее адрес: он был нацарапан на клочке бумаги в коробке из-под обуви, которую я нашел в одном парижском доме. Я высказал предположение, что это перст судьбы. Вы не представляете, сколько потов с меня сошло, пока я сочинял всю эту муру!

– И все ради того, чтобы снять фильм?