Той ночью, как обычно, я проснулась потому, что мне приснился Хитоси. Мне приснилось, что, несмотря на температуру, я добежала до реки и там стоял Хитоси. Он спросил с улыбкой: «Зачем ты это делаешь, если простужена?» Мало того. Когда я проснулась, уже рассвело, и, как всегда, мне нужно было встать и переодеться. Было ужасно холодно, мои руки и ноги были ледяными. Мурашки бегали по коже, и все тело болело.
Дрожа, я открыла в полумраке глаза, ощущая, что со мной происходит что-то неладное. И только тогда меня глубоко изнутри пронзила мысль: «А не проиграла ли я?»
Мне было больно оттого, что я потеряла Хитоси. Страшно больно.
Когда мы с ним обнимались, я понимала нечто невыразимое словами. Это было удивительное ощущение близости с человеком, который не был мне родственником. Когда его не стало, я поняла, чего больше всего боятся люди, силу самого глубокого отчаяния. Я была одинока. Ужасно одинока. Сейчас было хуже всего. Если удастся через это пройти, то настанет утро, и будет веселое настроение, сопровождаемое громким смехом. Если только рассветет. Если настанет утро.
Когда меня одолевали подобные мысли, я сжимала зубы, но сейчас только страдала не имея сил добраться до реки. Время текло медленно, как струящийся песок. Я чувствовала, что если бы сейчас смогла дойти до реки, то Хитоси в самом деле стоял бы там, как во вчерашнем сне. Мне казалось, что я схожу с ума, что я распадаюсь.
Я с трудом поднялась и пошла на кухню выпить чаю. В горле страшно пересохло. Из-за температуры весь дом казался мне нереальным, искореженным. Дома все спали, кухня казалась холодной и темной. Пошатываясь, я заварила чай и направилась в свою комнату.
Выпив чаю, я почувствовала себя лучше. Прошла сухота в горле, и дышать стало легче. Я присела в постели и отдернула занавески на окне.
Из моей комнаты были прекрасно видны ворота и двор. Деревья и цветы во дворе шуршали и покачивались в голубом воздухе. Казалось, открывается широкая, красочная панорама. Было очень красиво. Недавно я поняла, что при свете голубого рассвета все представляется более чистым. Так, глядя в окно, я заметила тень человека, идущего по тротуару мимо моего дома.
Когда он подошел ближе, я решила, что это сон, и несколько раз моргнула. Это была Урара — вся в синем. С лучезарной улыбкой она посмотрела на меня и направилась к нашему дому. У ворот она остановилась и прокричала:
— Можно войти?
Я кивнула. Она прошла через двор и подошла к окну. С замиранием сердца я отворила окно.
— Здесь холодно, — сказала она.
Ледяной ветер врывался в окно, охлаждая мои горящие щеки. Свежий воздух был очень приятным.
— Что случилось? — спросила я и захихикала, как маленький ребенок.
— Я зашла по дороге домой. Кажется, твое состояние ухудшилось. Я принесла тебе леденцы с витамином С.
Она достала леденцы из кармана и, протягивая их мне, мило улыбнулась.
— Вы всегда так любезны, — хриплым голосом отозвалась я.
— Кажется, у тебя поднялась температура. Неприятно!
— Да, — сказала я, — сегодня утром даже не смогла бегать.
— С температурой? — сказала Урара, слегка опустив глаза. — Это особенно опасно. Возможно, хуже, чем умереть, потому что потом уже ничего нельзя исправить. Тебе будет страшно, когда снова подхватишь простуду, но если будешь держать себя в руках, все будет хорошо. Только так можно спастись. Если ты будешь продолжать считать это неотъемлемой частью своей жизни, то не станет ли она невыносимее? — сказала она, с улыбкой глядя на меня.
Я молчала. Неужели эту женщину на самом деле беспокоила только моя простуда? Что она хотела этим сказать?.. Ошеломленная голубизной рассвета и температурой, я растерялась, не совсем понимая границу между сном и реальностью. Только ее слова врезались в мое сердце, и я тупо смотрела, как покачивается под порывами ветра ее челка.
— Пока, до завтра! — сказала я с улыбкой, и Урара снаружи закрыла окно. Потом она легкой походкой вышла за ворота.
Как бы еще продолжая плавать во сне, я наблюдала, как она удаляется, и была готова разрыдаться от счастья. То, что она пришла ко мне в этой голубой дымке, казалось мне прекрасным сном. Меня преследовала мысль: «Когда я проснусь, то почувствую себя намного лучше». С этой мыслью я заснула.
Проснувшись, я почувствовала, что моя простуда начала понемногу проходить. Я спала так крепко, что проснулась только вечером. Я встала, приняла душ, переоделась и включила фен. Температура упала, и я чувствовала себя хорошо, если не считать некоторой ломоты в костях.
«Действительно ли Урара приходила?» — думала я под горячими струями воздуха из фена. «И она действительно говорила со мной о простуде?» Мне казалось, что это мне только приснилось. Ее слова доносились до меня словно из сна.
Например, на моем отражении в зеркале лежала темноватая тень, которая вызывала у меня предчувствие, что снова вернется та самая ужасная ночь. Я была настолько измучена, что не могла даже заставить себя выбросить из головы эти мысли. И в тот момент я начала дышать свободно, и у меня отлегло от сердца.
Я слабо улыбнулась. От мысли о том, как быстро у меня падает температура, я испытывала состояние опьянения.
И тогда вдруг раздался стук в дверь. Я подумала, что это, наверное, мать, но дверь отворилась, и вошел Хиираги, отчего я испугалась. Испугалась по-настоящему.
— Твоя мать несколько раз звала тебя, но ты не откликалась, — сказал Хиираги.
— Я не слышала из-за шума фена, — отозвалась я. Я растерялась, застигнутая в моей комнате, с только что вымытыми, непричесанными волосами, но Хиираги, глазом не моргнув, сказал с улыбкой:
— Когда я позвонил, твоя мама сказала, что у тебя ужасная простуда, поэтому я решил навестить тебя.
Тогда я сразу вспомнила, что он появлялся здесь с Хитоси после праздников или окончания бейсбольных матчей. Поэтому он обычным жестом взял подушку и уселся на нее. Только я обо всем забыла.
— Это тебе маленький подарок, — сказал Хиираги, с улыбкой протягивая большой бумажный пакет.
Это было сделано с такой искренностью, что я не решилась сказать, что уже почти поправилась, и даже попыталась кашлянуть.
— Я знаю, что ты любишь жареных цыплят по-кентуккийски и шербет. А еще тут кока-кола. Тут порция и для меня, так что можем поесть вместе.
Мне не хотелось так считать, но он обращался со мной как с ящиком, на котором написано: «Осторожно, не кантовать!» Я смущенно подумала, что, наверное, это моя мать что-то ему сказала. При этом я не могла с полным правом бодро заявить, что я абсолютно здорова.
Так мы и сидели на полу в моей маленькой комнате, согретой обогревателем, и молча ели принесенную им еду. Я почувствовала, как я была голодна, и поняла, как всегда мне было вкусно есть вместе с ним. «До чего же это здорово!» — подумала я.
— Сацуки!
— Что? — подняв глаза, ответила я, когда услышала свое имя.
— Ты всегда одна, поэтому так себя извела, что сильно исхудала, даже температура у тебя поднялась. Когда ты ничем не занята, звони мне. Сходим куда-нибудь поразвлечься. Каждый раз, когда я тебя вижу, то замечаю, что ты все более измождена, хотя на людях притворяешься, что у тебя все хорошо. Ты истощаешь свои силы. Поскольку вы были с Хитоси так близки, ты смертельно грустишь, что вполне естественно.
Ничего подобного он раньше не говорил. Я сильно удивилась: он впервые обращался ко мне с такой детской непосредственностью. Я считала его слишком холодным, а сейчас в его словах неожиданно прозвучала откровенная чистосердечность. И тут я поняла, что имел в виду Хитоси, когда с улыбкой вспоминал, что его брат снова становится ребенком, когда это касается семейных дел.
— Конечно, я еще слишком юн, и, когда на мне нет матроски, я чувствую себя таким одиноким, что могу разрыдаться. Но разве в минуты несчастья все люди не становятся родными? Я тебя настолько люблю, что готов спать с тобой под одним одеялом.
Он сказал это настолько искренне, что не могло быть даже подозрений, что в его словах присутствуют какие-то дурные намерения. «Как он изменился!» — подумала я и невольно улыбнулась.
