— Нет, я хочу сказать, это неразумно. Вот что меня тревожит.
— Мисс Стэнтон тоже слегка встревожена.
— Да. Простите, — серьезно заявил Гагерн.
Он повернулся к Монике, снова щелкнул каблуками и улыбнулся. У него оказалась на редкость подкупающая улыбка. Она осветила и облагородила его лицо, сделав режиссера на десять лет моложе и словно убрав седину из его гладких желтых волос. Курт фон Гагерн был жилистым мужчиной среднего возраста, облаченным в синий свитер и рубашку с открытым воротом. Он старался не нарушать приличий во всем, даже в мелочах. И все же чуткой Монике показалось, будто в глубине души Гагерн не уверен в себе — а может быть, с ним что-то не так. На руках у него были темные лайковые перчатки; он поднял их вверх, ладонями наружу.
— Дело не в том, что я бесчувственный сухарь, — пояснил он. — Просто я встревожен.
— Я не обиделась.
— Вам очень не повезло. В то же время… — голубые глаза посмотрели на Картрайта, — вы говорите, что видели, как все случилось?
— Видел.
— Наверное, вы видели и того, кто вылил кислоту? Он ведь находился в комнате наверху.
— Нет. Там было темно.
— Жаль. — Гагерн покачал головой. — Очень жаль. — Он снова покачал головой. — А может, вы заметили кого-нибудь неподалеку? Или видели, как кто-то убегает?
— Нет. А вы?
— Что, простите?
— Я спросил, а вы никого не заметили? Вы ведь подошли сразу после того, как все случилось. Вот я и спросил, не заметили ли вы кого-нибудь.
Хотя Картрайт говорил небрежно, выражение лица у него было не такое невозмутимое, «покерное», как ему хотелось. С самого появления Гагерна Картрайт не сводил с него такого напряженного, пристального взгляда, что респектабельный немец забеспокоился. Он то бледнел, то краснел. Казалось, он не знал, куда девать руки.
Наконец, Гагерн, видимо, решил, что Картрайт шутит.
— Нет, — улыбнулся он. — Я никого не видел, кроме моей жены. Она шла напрямик через улицу декорации тысяча восемьсот восемьдесят два и сломала о камень каблук.
— Я не имел в виду Фрэнсис.
— Тогда кого же вы, прошу прощения, имели в виду?
— Никого, никого.
В воздухе повисло напряжение. По комнате распространился ужас, атмосфера в ней стала столь же неприятной и пугающей, как инструменты врача. Картрайта спасло от конкретного ответа появление мистера Томаса Хаккетта, который с уверенным, хотя и расстроенным видом вошел через парадную дверь и гостиную.
Мистер Хаккетт бросил всего один взгляд на проеденный кислотой пол и поморщился от запаха горелого металла, идущего из переговорной трубы. Его смуглое лицо исказила болезненная гримаса; гримаса стала еще глубже, когда Картрайт закончил повествование.
— Погодите, погодите-ка! — Он, словно гипнотизер, помахал рукой перед носом рассказчика. — Когда все случилось?
Картрайт бросил взгляд на часы.
— Ровно в десять минут шестого. Благодаря особенностям моей профессии я могу назвать тебе время с точностью до минуты. А что?
— Знаешь ли, Билл… Но ведь это невозможно!
— Говорю тебе, было десять минут шестого. Неужели ты сам не в состоянии определить время? Разве ты не слышал звон разбитого стекла? Да от него и мертвый проснулся бы! Вот тогда-то все и случилось.
Мистер Хаккетт задумался.
— Да, верно. И все же — невозможно!
— Почему?
— Потому что, — ответил продюсер, — здесь никого нет, кроме тебя, мисс Стэнтон, Фрэнсис, Курта, Говарда и меня. Все остальные уже ушли.
Картрайт закрыл глаза, но тут же снова их открыл.
— Ты уверен? Точно?
— Господи, ну конечно! Я видел, как они уходили. Я стоял у двери в студийный павильон и пересчитывал уходящих. Разве ты не понимаешь? Мне надо было убедиться, что никто тайком не вынес отсюда бутыль с кислотой! Говард распустил техперсонал ровно в пять. С ними ушли и гример, и Джей Харнед — он временно замещал ассистентку режиссера, которой сегодня нет, — и Дик Коньерс, и Энни Макферсон, и горничная Фрэнсис. Все остальные рабочие — члены профсоюза; их рабочий день в любом случае заканчивается в пять. Посетителей я разогнал — разве ты не заметил? Я велел обыскать павильон, чтобы убедиться, что никто не спрятался. Запер раздвижные двери…
— Но к чему такие предосторожности?
— Саботаж, дружище. Саботаж, или я съем свою шляпу! Последними уходили старик Ааронсон и Ван Гент из «Рэдиант Пикчерз», которые случайно забрели к нам. Их я, как ты понимаешь, выдворить не мог, но они ушли в пять минут шестого. Потом я поставил на дверь замок со звукозаписывающим устройством. Так что здесь, кроме нас шестерых, нет ни души. Билл, ты, видимо, что-то напутал со временем!
— Нет, — покачал головой Картрайт. — Было десять минут шестого. — Он повернулся к Гагерну: — Вы не согласны?
Гагерн покачал головой.
— Извините, я не смотрел на часы. Но я согласен: по-моему, было приблизительно десять минут шестого.
— Погоди-ка, Том, — вспомнил вдруг Картрайт. — Как насчет посыльного?
— А?
— Джимми… не помню фамилию. Мальчик-посыльный на входе. Он ушел с остальными?
— Да. Он…
Мистер Хаккетт вдруг замолчал. Он поднял широкую короткопалую ладонь, нервно потер гладко выбритый подбородок, пригладил усы. Потом глаза оживились. Он щелкнул пальцами.
— Вспомнил! — объявил он. — Так и знал, было что-то еще. Если хочешь увидеть окончание всего дела, пойдем. Пошли со мной.
Моника рада была, наконец, выбраться из кукольного домика. Ей невольно захотелось схватить Картрайта за руку; удержавшись от порыва, она пошла сбоку от мистера Хаккетта. Продюсер двигался энергично, выкидывая вперед колени, словно занимался спортивной ходьбой на длинную дистанцию. В тишине их шаги по искусственной брусчатке отдавались особенно гулко, отдаленно напоминая цокот лошадиных копыт. Моника пожалела, что мистер Хаккетт так много говорит.
— Курт, послушай. Пожалуйста, найди Фрэнсис. И Говарда. Не знаю, где они. Возможно, где-то прячется злоумышленник. Скорее всего, так и есть. Ты их поищешь? Вот и молодец. А вам — сюда.
Они подошли к выходу из павильона. Это тамбур с двумя звуконепроницаемыми дверями. В одном углу размещались табельные часы; стрелки показывали двадцать минут шестого. В другом углу, под маленькой черной доской, висел ряд ящичков, заваленных бумагами. В полумраке Моника различала все лишь в общих чертах, пока мистер Хаккетт не включил лампочку над доской.
На ней мелом кое-как было написано: «Передайте даме, которая пришла с мистером Картрайтом, чтобы немедленно нашла меня в 1882 (дом врача, задняя комната). Т. Хаккетт».
Т. Хаккетт откашлялся.
— Видите? — спросил он.
— Я-то вижу, — мрачно ответил Картрайт. — Ты этого не писал?
— Нет, нет, конечно нет!
— Но раз ты в районе пяти часов стоял у выхода, значит, ты видел, кто писал?
Мистер Хаккетт обдумал слова приятеля. Он ткнул пальцем в доску под словами и обернулся. Его черные взъерошенные волосы блестели, как будто были намазаны вазелином.
— Не видел я, кто что писал. Да и, если вдуматься, как мне было увидеть? Я стоял с другой стороны, под табельными часами. Кажется, я даже не замечал доску; не помню, горел над ней свет или не горел. И потом, откуда нам знать, когда это написали?
— Да, но когда ты впервые увидел надпись?
— Всего несколько минут назад, перед тем как услышал крик со стороны декорации номер 1882… Кстати, кто кричал?
— Гагерн.
— Я так и думал. — Продюсер кивнул. — Конечно, я слышал звон разбитого стекла. Но в то время я стоял в противоположном конце павильона и ждал вас; потому-то я точно и не мог определить, откуда доносится шум. Я вернулся сюда проверить, не ждете ли вы меня у двери. Включил свет и увидел надпись. Сразу после того закричал Гагерн. Его нетрудно было вычислить. Но мне и в голову не пришло, что случилось что-то плохое! В конце концов, в павильоне остались только…
Вдруг он осекся.
— Да, — кивнул Картрайт. — Нас осталось только шестеро.
Откуда-то издалека послышался металлический голос Гагерна — он звучал гулко и с каким-то металлическим призвуком, как будто Гагерн говорил в мегафон; его крик во второй раз нарушил тишину студийного павильона. От неожиданности все вздрогнули. Он кричал:
