Это его задело.

— Вот как? Значит, вы сомневаетесь, что я туда пошел? Весьма печально. Ибо, видите ли, именно так я и поступил.

Тут он твердо стоял на земле и знал это. Но он не скрывал, что считает весь мир сборищем идиотов.

— Я не сомневаюсь, что вы там были. Я всего лишь спрашиваю: во сколько? Во всяком случае, не в двадцать минут одиннадцатого. Дежурный утверждает, что не видел вас в это время. Инспектор Каррузерс говорил с ним не далее как полчаса назад.

Маннеринг, слегка поведя плечами, обошел вокруг стола и занял положение спиной к свету. Похоже, он собирался с мыслями. Он был настолько самоуверен, что, проходя мимо, демонстративно задел меня локтем.

— Очень умно с вашей стороны, сеньор инспектор, — сказал он. — Строго говоря, мальчишка в любом случае не мог меня увидеть, потому что я вошел с черного хода и поднялся по задней лестнице, так что меня никто не заметил. Волнует ли вас, почему я хотел остаться незамеченным и почему я хотел нанести визит в квартиру нашего милого мистера Холмса? Мой дорогой сэр, это вы узнаете в свое время, но узнаете не от меня, поскольку я хочу, чтобы вы помучились неизвестностью, — и посему отвечать не собираюсь. Ах да! Lahm elkhanzeer yuhfaz mudrlah iza mullih! Разрешите мне перевести вам эти слова, уважаемая балаболка, чтобы вы могли записать их в свой блокнот. Они гласят, что, если свинину просолить, она дольше сохраняется, каковой подход я вам и рекомендую. Кроме того, увидеться с мисс Уэйд вам не придется.

— Почему же? — спросил женский голос.

Я не заметил, как она вошла. Она остановилась, вцепившись руками в спинку стула, и наконец-то я смог рассмотреть Мириам Уэйд.

Как ее стоило оценивать — с рациональной точки зрения или с позиции здравого смысла?

Вне всяких сомнений, она прекрасно выглядела и, если не считать кругов под глазами, так и цвела здоровьем. Могу предположить, что бы о ней сказала миссис Хэдли, но моим соображениям тут не место. Я упомянул цветущее здоровье, ибо оно первым бросилось мне в глаза: она была в розовом платье или в чем-то вроде утреннего халатика, и, хотя розовый цвет мне никогда не нравился, он как нельзя лучше подходил ей, выразительно подчеркивая формы ее тела. Они невольно бросались в глаза, если вы понимаете, что я имею в виду. Каррузерс со мной согласится. По некотором размышлении я понял, почему на нее все обращают внимание — пусть даже она была не красавицей, не обладала идеальной фигурой и даже (да простит меня бог) не была особенно умна. Изменилась вся атмосфера помещения, когда она в нем появилась. Нет-нет, Фелл, я отнюдь не старый сатир и не склонен к поэтическим преувеличениям; я простой практичный человек, имеющий дело только с фактами. Она стояла, держась руками за спинку стула черного дерева, темноволосая и темноглазая девушка; и я уверен, что, если бы любая другая обитательница Лондона в час дня вышла в гостиную в неглиже, это вызвало бы всеобщий шок. Но в данном случае ты не испытывал ничего подобного, а лишь чувство вины из-за того, что ты видишь то, что предстало твоим глазам. Я ясно выражаюсь?

Она не столько сказала, сколько с раздражением фыркнула:

— Почему он не может увидеться со мной?

— Он хочет отправить тебя на виселицу, вот и все, — холодно бросил Маннеринг. — Если тебя это не волнует…

— Чушь! — звенящим контральто вскричала Мириам и махнула рукой. — А где тот другой полицейский, симпатичный? Виселица! Какая ерунда!

Маннеринг резко повернулся к ней.

— Я просто предупреждаю тебя, моя дорогая, — тем же холодным тоном сказал он, — если ты сделаешь то, от чего я тебя отговаривал… что ж, нам придется расстаться. И где ты раздобудешь другого мужа, когда вся эта история выплывет наружу?

Она побледнела, но не произнесла ни слова. Даже на сцене мне не приходилось видеть ту холодную сдержанность и властность, с которой вел себя Маннеринг; пусть он был маньяком, но держался с величием мраморной статуи. Он произнес эти слова, которые, будь они сказаны любым мужчиной любой женщине в присутствии кого-либо еще, вызвали бы громы и молнии, однако же он произнес их так, что никто не заговорил и не задал ему никаких вопросов. Повернувшись, он кивнул — я заметил искорку, блеснувшую в его взгляде, — и без слов вышел из комнаты.

В глазах Мириам Уэйд я увидел страх. Она нервно повела плечами, опустилась на стул и внезапно разразилась рыданиями.

Хм! Вспоминая эту сцену и описывая ее во всех подробностях, чтобы она стала понятна доктору Феллу, я понимаю, что, скорее всего, переступил границы, подобающие практичному человеку. Тем не менее так оно и было. Всех остальных я выставил из помещения, сказав, что хочу переговорить с Мириам с глазу на глаз. Задернул портьеры. Но как бы осторожно я себя ни вел, я чувствовал, что потерпел поражение.

Оправившись, Мириам устроилась рядом с одним из высоких окон на козетке черной тисненой кожи с медными шляпками гвоздей. Она склонилась вперед, легкий свет падал сбоку ей на лицо и горло, и розовый халатик туго облегал ее фигуру; наклонившись, она неотрывно смотрела на меня большими глазами. Она сидела в такой позе, что, не кривя душой, могу поклясться: любой суд присяжных, состоящий из женщин, тут же отправил бы ее на виселицу только из-за ее внешнего вида. Тем не менее я сел на почтительном отдалении и объяснил, кто я такой.

— Вы не должны позволять, — решительно заключил я, — чтобы он запугивал вас.

Наступило молчание. Пока я не мог понять выражения ее лица. Опустив голову, она рассматривала ковер.

— Он вовсе не запугивает меня. То есть… я ничего не понимаю. Я не могу разобраться в нем. Он… сегодня утром он назвал меня маленькой грязной шлюхой.

— Известно ли ему то, что и остальным из нас?

— Не знаю, — искренне ответила она и посмотрела на меня. — Я лично ему ничего не говорила и сомневаюсь, чтобы кто-то проболтался. Может, так оно и есть. Порой он мне нравится, а порой у меня от него мурашки по коже бегут. Я… — Она остановилась.

— Когда сегодня утром ко мне в офис явилась мисс Кирктон, она была очень обеспокоена и полна страхов из-за этой истории — вы понимаете, что я имею в виду, — что она станет известна обществу. Ваше мнение по этому поводу?

Снова она с загадочным выражением лица посмотрела на меня — один из тех откровенных взглядов, которые слегка смущают, хотя в них могут читаться усталость или даже юмор. Затем она склонила голову набок, словно раздумывая, и с той же неподдельной откровенностью стала рассказывать:

— Н-ну, говоря по правде… предположим, ничего не известно о ребенке, повторяю, только предположим — но это было бы ужасно, если бы все вышло наружу, хотя опять-таки, говоря по правде, я не так уж и перепугана. Не понимаю, почему Гарриет так расстроена. Конечно, если бы это оставалось в тайне, я бы ужасно боялась отца, но, поскольку он уже все знает, он ничего не может со мной поделать — а это основное, что может меня беспокоить. Что же до всего остального, то публикации и все такое… не понимаю, почему меня это должно волновать. Согласны? — Она широко открыла глаза, полные какого-то шального веселья, и улыбнулась. — Давайте будем откровенны друг с другом. Хорошо?

Ее предложение несколько ошеломило меня, но я этого не показал.

— В таком случае, — подхватил я, — нет никаких оснований, по которым вы должны скрывать от меня всю правду. Так ведь?

— Да не знаю! — вскричала она, стискивая кулачки.

— Что вы имеете в виду, говоря, что не знаете?

— То, что я и сказала, — с раздражением ответила она. — О чем вы хотите меня спрашивать?

— С самого начала! В пятницу вечером, примерно в восемнадцать минут одиннадцатого, вы с мисс Кирктон вышли из кураторской комнаты музея. И вы спустились в подвал — чтобы найти гвозди. Это верно?

— Да.

— И в подвале вы увидели Раймонда Пендерела. Это тоже верно, не так ли?

Она побледнела. Я пытался говорить спокойно и без нажима, словно все это и так уже известно, но перепугал ее до полусмерти.