Я оцепенел от ужаса. Признаю это, совершенно не стыдясь. Наконец-то до меня во всем объеме дошел смысл происходящих тут событий, и я понял то, что давно должен был понять, ибо точно такая же ситуация описана в «Кинжале судьбы». Без всякого намерения святотатствовать я всегда буду считать даром Провидения тот момент, когда полицейский роман попал мне в руки. Об отдельных деталях этого заговора я еще не мог судить, но в целом все было ясно: музей попал в руки банды отчаянных преступников, которые воспользовались отсутствием мистера Уэйда и загримировали под него своего главаря (припоминаю, что таков был любимый прием ужасного доктора Кьянти). Музею угрожало не только ограбление, но, вполне возможно, оказавшийся в нем человек со стороны попал в ловушку и будет убит — то ли из опасений, что он может выдать эту шайку, то ли из-за драгоценных рубинов и алмазов, которыми был украшен. На мгновение мне стало плохо при мысли, что этой жертвой могу оказаться и я, а наградой преступникам послужит драгоценное первое калькуттское издание 1814 года, которое я продолжал прижимать к груди.

И все же по кратком размышлении я пришел к выводу, что сия чаша может меня миновать. Совершенно очевидно, что меня по ошибке приняли за какого-то отъявленного преступника, у которого было много кличек — так, играющий роль моего хозяина с непринужденной веселостью, от которой стыла кровь в жилах, три раза называл меня тремя разными именами — Чарльз Лаутон, Уоллес Берри и Джордж Арлисс,[7] — и в силу подлинной иронии судьбы мне в этом нечестивом деле придется изображать ученого-востоковеда.

Тем не менее что мне оставалось делать? Неужели в ситуации, чреватой неподдельной опасностью, я мог рискнуть прорваться сквозь строй этих головорезов и, сбежав, поднять Летучий отряд?[8] Вы без труда поймете, что такой поступок ничего бы не дал. И более того! Сэр Герберт, рассказываю об этом со стыдом, смешанным с греховной гордостью; вместе со страхом во мне росло чувство, с коим я доселе не был знаком. Сердце учащенно билось, почувствовав приток давно забытой крови горцев, которая дает себя знать и зовет в бой в час опасности. Неужели я должен был покорно позволить, чтобы эти злодеи ограбили мистера Уэйда и убили этого безобидного незнакомца? Нет! Ради всех святых, нет! — громовым голосом произнес доктор Иллингуорд, внезапно вскакивая со стула и размахивая руками, как ветряная мельница в урагане. На столе стояла фотография моей жены в рамке, и она улетела к другой стене. Он был в таком возбуждении, что даже не извинился, но наконец взял себя в руки и понизил голос: — Очень хорошо. Я буду наблюдать. Я буду ждать. Я изображу, будто я в самом деле скромный ученый-востоковед. Пусть даже меня обуревали и тревожили сильные чувства, я забросаю главаря хитрыми вопросами, пока не уясню все подробности заговора — в точности как ваш детектив из Скотленд-Ярда в «Кинжале судьбы», а после этого придумаю, как их можно расстроить.

Хотя я довольно долго рассказываю о своем умственном состоянии, все эти соображения промелькнули в долю мгновения. Главарь, злобно хихикая, пересек комнату (его бритый подбородок под огромными усами придавал ему подчеркнуто зловещий вид) и приготовился наклеить мне фальшивые бакенбарды. Хотя все мое существо содрогнулось от его прикосновения, я напрягся и не издал ни слова жалобы. Это чудовище, которое издевательски посоветовало мне не улыбаться во время убийства, должно было остаться довольно мной! Я пошел даже на то, что выразил удовлетворение своим обликом, глядя в зеркало, которое он принес из туалета и поставил на стол. Затем, собрав в кулак все нервы, я понизил голос до хриплого шепота.

— Кого мы собираемся пристукнуть, босс? — к своему неизбывному стыду, спросил пастор пресвитерианской церкви Джона Нокса в Эдинбурге.

Ребята, на этом месте самого бредового повествования, которое только доводилось слышать, мне пришлось снова дать выпить старому Иллингуорду. Он в этом настоятельно нуждался. И клянусь святым Георгием, я испытывал перед ним искреннее восхищение! — пусть даже стенографист с трудом удерживался от смеха. Конечно, Джерри Уэйд и его компания всего лишь задумали какой-то розыгрыш. Но Иллингуорд-то этого не знал. Он-то думал, что прямиком попал в лапы какой-то Лиги Молчаливых Устриц. Ясно? Он был, конечно, редкостный путаник и самый непрактичный из всех старых почтенных джентльменов, что поднимались на кафедру; но если поскрести его, то выяснялось, что в нем были и сообразительность, и отвага, свойственные старому шотландскому вождю, защищавшему горный проход Как-там-его-имя. Спустя несколько минут, когда он отдышался и проверил, нет ли на подбородке бакенбардов, он откашлялся и продолжил повествование.

Когда я сказал насчет кого-то пристукнуть, то заметил странное выражение на лице главаря, словно он обратил внимание, как изменилось мое поведение. И действительно, глядя на свое изображение, украшенное бакенбардами, я и сам увидел, что физиономия моя стала олицетворением зловещего веселья — каковое, увидь его прихожане церкви Джона Нокса, не сомневаюсь, до глубины души ужаснуло бы обитателей трех первых рядов в церкви.

— Ты самый забавный тип из всех, кого я встречал, — сказал главарь, глядя на меня с каким-то странным зловещим выражением. — Ну ладно — у нас осталось всего лишь несколько минут. Остальные стащат вниз гроб, и все выслушают последние указания, мистер… кстати, как ваше настоящее имя?

— Уоллес Берри, — брякнул я наудачу один из псевдонимов.

Похоже, сэр Герберт, что мои слова вызвали у него взрыв неоправданной ярости, который испугал меня; я понял, что он хотел, дабы я, пользуясь выражением из полицейского романа, «внес ясность» и разобрался со своими прозвищами. Он был зол оттого, что я до сих пор этого не сделал. Его лицо было искажено злобными страстями, когда он грохнул кулаком по столу.

— Ну да, конечно, — сказал он, — а я Кларк Гейбл. Неужто театральные агентства всегда посылают людей с таким искаженным чувством юмора, как у вас? Прямо не знаю, что с вами делать. Лицо у вас как у церковного старосты — и смотритесь вы так, словно вы на самом деле доктор Иллингуорд…

Как вы без труда поймете, сэр, упоминание этого имени привело меня в полную растерянность, но, справившись с минутной слабостью, я нашел в себе силы спросить:

— Что вы имеете в виду?

— Я говорю, вы выглядите как подлинный доктор Вильям Аугустус Иллингуорд, человек, которого сегодня вечером вы должны изображать, — ответил мистер Гейбл. Но тут, похоже, его поразило серьезное подозрение. — Боже милостивый, только не говорите мне, что Ринки Батлер или Рональд Холмс — Ринки должен был днем увидеться с вами, не так ли? — не говорите мне, что они не объяснили, чем вам придется заниматься!

Можете представить себе, в каком я был состоянии, не говоря уж о том, что я услышал собственное имя, мое имя в этой дьявольщине; а теперь выясняется, что я должен изображать самого себя. Но это неожиданное открытие придало мне спокойствия и сил прибегнуть к хитрости, которой я надеялся сбить его с толку.

— Ты, рыло, — уставился я на него, — да прекрасно я знаком со всеми подробностями своей роли. — В той книге преступники часто пользуются выражением «рыло», и я решил, что оно добавит правдоподобия моей речи. — Но давай ради ясности припомним все детали, рыло. Что скажешь? Например, кто жертва?

Мистер Гейбл опустил голову, словно пытаясь успокоиться.

— Что ж делать, — заметил он, — вас рекомендовали, и я думаю, свое дело они знают. К тому же сказали, вы наполовину перс и все знаете о древних монументах, рукописях и все такое. Понимаете, вам придется все время быть на переднем плане, беря на себя большую часть разговоров; вот почему никому из нас это не под силу, а появление Сэма Бакстера, его угрозы, удар кинжалом и так далее — все это будет очень скоротечно. А теперь слушайте. Жертвой всей этой истории должен стать человек по имени Грегори Маннеринг. Мы хотим испытать крепость его нервов, чем он часто хвастался.