Демон задумчиво пошевелил крыльями:

– А ты смел, чернокнижник! Я подумаю над твоими словами. А пока раздобудь для меня кровь и получишь желанную помощь.

– Море крови! – щедро развел руками бывший жрец. – Я обещаю вам море крови, покровитель!

– Хорошо! – снова хохотнул демон. – Я стану твоими глазами и устами, я дарую тебе власть над образами…

– Над образами? – не понял Гедрон.

– Ты слышал о темной магии н’гуду, практикуемой шаманами Намбудии? – высокомерно осведомился демон, усаживаясь в мягкое кресло и вальяжно закидывая ногу на ногу. – Нет? Так я думал. Ну тогда слушай…

Черный коготь гранд-мастера вонзился в лоб чернокнижника, нанося болезненную рану, но Гедрон стерпел. В его мозг вливался бурный ментальный поток, несущий информацию о страшных обрядах и диковинных заклинаниях. Но демону это далось нелегко. Его силуэт неумолимо бледнел и истончался буквально на глазах, вновь расплываясь в неясную дымку.

– Помни, – прошелестели на прощание последние слова гранд-мастера, – я помогу, но жду обещанного, иначе моя месть настигнет тебя в любом укрытии…

– Я не подведу вас, покровитель! – обрадованно вскричал Гедрон. – Вы не пожалеете…

Ехидный смешок возвращающегося на Нижний уровень демона донесся последним отзвуком уходящего эха. Дымка растворилась и исчезла без следа.

Лла-Аррастиг уверенно поднялся на ноги, теперь уже совсем по-другому, более твердо и властно взирая на окружающий мир. Теперь он стал не только советником короля, но и могущественным господином над жизнью и смертью – мыслящим совсем другими реалиями, обладающим тайными знаниями, доступными не многим. На его уродливом лбу пронзительно чернела похожая на клеймо метка, метка демона.

Витка небрежно плюхнула в колодец помятое жестяное ведро и отпустила рукоятку ворота, предоставив веревке возможность размотаться на всю длину. Солнце припекало немилосердно, а вода со дна глубокого колодца все равно оставалась столь холодной, что аж зубы ломило. Девушка подняла голову и, прикрывая глаза растопыренной ладошкой, всмотрелась в небо. Ишь синь какая бескрайная, ни одного облачка мимо не проплывет, лишь жгучие полуденные лучи щедро заливают широкий двор княжеского детинца. И на дворе, окромя Витки, ни души. Да и кому же охота выползать из приятной тени в этакую гоблинову жару? Девушка взялась за железную, нагретую солнцем рукоять и, размеренно вращая тяжелый ворот, засмотрелась на окошки высокого флигеля, в котором расположились хоромы неженатых княжичей. Ее алые губы непроизвольно сложились в лукавую улыбку, а огромные голубые глаза шаловливо прищурились. Вон в том правом углу – горница княжича Елисея. Кожа у красавца белая-белая, словно молоко, и нежная, как шелковый платок, им же и даренный. А черные, густые, будто частокол, ресницы, пожалуй, длиннее, чем у самой Витки. Голос у Елисея – звонче соловьиного, а ухоженные пальцы (более привычные не к луку тугому да мечу вострому, но к ванночкам из ромашки), ловкие и проворные. Даже лишку проворные. Так и норовят Витке под сарафан забраться. Ой и хитер же княжич! Приманит Витку на скамью, выставит на стол кренделя сахарные да пряники печатные, а сам тем временем так и лезет под подол, забираясь прохладными пальцами все выше и выше по ноге. А Витке щекотно, любопытно и немного боязно. И чего это у красавца-княжича вдруг трепетно расширяются зрачки, становясь бездонными и пьяными без вина? А девичье сердце шибко бухает под батистовой рубашкой, заставляя перси вздыматься сильнее и чаще. Елисей не сводит глаз с трепещущей девичьей груди и, забывшись, страстно вздыхает, пытаясь обнять Витку и завалить на скамью. Но девушка сердито хмурит брови и отодвигается. Уймись, княжич! Батюшка-князь велел и близко вас всех к себе не подпускать! А Елисей кручинится все пуще и жалует Витке платки шелковые да перстеньки бирюзовые. Да и прочие братья от него не отстают! Девушка переводит глаза на окошко княжича Гвидона и насмешливо прыскает. Совсем у Гвидона ум за разум зашел! Надо же было ей в подарок столько тканей эльфийских на ярмарке накупить! Аль она боярыня какая, платья по пять раз на дню менять? Да что там Гвидон, сам наследник престола – старший княжич Радомир нет-нет и зажмет Витку в углу терема тайком от княгини Зои да как примется целовать… Давеча вон серьги брильянтовые подарил и на сеновал зазывал – вопреки всем батюшкиным запретам. Все девки в столице из-за княжичей Витке завидуют. А пуще того завидуют ее косам золотым, очам наипрекраснейшим, точеным плечикам и пикантно вздернутому носику. Но Витке и сладко – и боязно. Сердце так и рвется из груди, аки серая горлица в поднебесье, так и просит княжеского запрета ослушаться да поддаться на сладкие уговоры могутного Радомира, но душа отговаривает – боится, сворачивается в клубок, ровно робкая кошечка. Ибо строг князь-государь, гневлив да на расправу скор!

Ох зря приказал князь Елизар нарисовать с Витки ту злополучную парсуну, ох зря! Можно подумать, этим несчастную судьбу обманешь да женихов к княжне приманишь. Женихи, они ведь тоже не дураки, соображают, что к чему! Нет, княжна Рогнеда девушка хорошая и Витке нравится. Справедливая, веселая, не привередливая. Никем не командует, никому не приказывает. Всем улыбается, всех величает уважительно. Вот только уж больно она себе на уме. Нет чтобы в сарафан парчовый нарядиться, венчик серебряный на чело вздеть, брови насурьмить, щеки нарумянить. А после – сесть, как княжне и положено, у окошка в своей светелке девичьей кошелек бисером вышивать али семечки лузгать. Тогда глядишь, и присватался бы к ней какой добрый царевич-королевич из страны заморской. Так только куда там! Княжна Рогнеда, вот стыдоба-то какая, все сарафаны сенным девкам раздарила, а сама штаны мужские надела, сабли на спину нацепила и скачет по двору с дружинниками батюшкиными, в искусстве воинском совершенствуется, аки отрок какой безродный. Барону Рогвальду из Эйсена нос кистенем расквасила, виконта Фредерика Нарронского на забор с позором загнала, а шляхтича Миклоша, коий из Рюнхенского маркграфства прибыл, ударом копья вместе со скакуном его породистым наземь опрокинула. Ущемила их гордость мужскую, на посмешище всеобщее выставила. И с тех пор женихи на двор красногорского князя – ни ногой!

Вполне довольная собственной мудростью в делах сердечных, избалованностью и неоспоримой девичьей привлекательностью, Витка перелила воду в широкогорлый фарфоровый кувшин и, не зная куда девать ощущение безграничного счастья, переполнявшего ее настолько, что оно грозилось выплеснуться за пределы души, негромко запела:

Неожиданно Витка замерла на середине куплета, некрасиво приоткрыв рот. На небе и правда появилась одинокая, но совсем не белая тучка. Тучка стремительно приближалась, увеличиваясь в размере и обретая очертания страшного крылатого чудовища, размахивающего когтистыми лапами и извергающего пламя из усаженной зубами пасти. Сама не осознавая, что она делает, Витка выронила из рук дорогой кувшин, так и брызнувший во все стороны водой и осколками, и истошно завопила.

– Ложись, воздух! – метались по двору бестолковые крики, сея смятение и панику. – Это же дракон!

– Идиоты, прекратите орать, немедленно несите мне стрелы! – перекрыл всеобщий вой резкий, командный голос княжны Рогнеды. – Лук мне, лук! Девки, да не мельтешите вы, прячьтесь в погреб…

Повинуясь княжеской дочери, Витка подхватила подол нового сарафана и бросилась к приоткрытой двери ледника, как вдруг ощутила, что ее подхватывает мощная лапа и круто возносит вверх. Колодец начал резко уменьшаться в размере, уплывая куда-то вбок. Девушка увидела крышу княжеского терема, ставшие игрушечными фигурки людей во дворе и в окошке светелки княжну, натягивающую лук. И тогда Витка завизжала. Отчаянно, пронзительно, с подвыванием – как не визжала еще никогда в жизни…