Бывало ли такое, что самурай оставлял дома свой меч и бросался в городской мир развлечений и вольного общения с женщинами, или что он отказывался от своих самурайских привилегий ради «низкой», но более комфортной жизни ремесленника? Как ни удивительно, но абсолютное большинство воинов сохраняло верность идеалам.

КРАХ СЁГУНАТА

Последние годы сёгунского правления в девятнадцатом веке сотрясали один «правительственный кризис» за другим. В конце концов это привело к отречению сёгуна от власти в 1867 году. Несколько факторов способствовали крушению института сёгуната и началу реставрации Мэй-дзи. Постоянные финансовые трудности бакуфу усугублялись выступлениями крестьян в провинциях, которые протестовали против угнетения со стороны землевладельцев, непосильных налогов и голода в неурожайные годы и громили торговые лавки, дома ростовщиков и усадьбы феодалов. Тяжесть их положения заметно контрастировала с жизнью самого сёгуна и его ближайшего окружения в лице продажных сановников. Так, у одного сёгуна на рубеже восемнадцатого—девятнадцатого веков было двадцать наложниц и пятьдесят пять детей.

Вторым фактором явилось растущее политическое недовольство, которое принимало двоякую форму. Во-первых, все большее своеволие проявляли некоторые западные тодзама(внешние землевладельцы). Они потерпели поражение в битве при Сэкигахара и с тех пор утратили политическое влияние; тем не менее, они затаили глухую ненависть к сёгунату Токугава. Главы двух самых могущественных кланов (Тёсю и Сацума), почувствовав слабость бакуфу, начали подстрекать к неповиновению властям. Как следствие, сёгунат смягчил прежде незыблемое правило, обязывавшее всех даймё половину каждого года проводить в Эдо, и тем самым утратил последнюю реальную власть над ними.

Во-вторых, к политическому недовольству добавлялось еще и идеологическое. Многие молодые японцы, выросшие в беспокойные годы первой половины столетия, были уверены, что для защиты национальных интересов перед лицом угрозы со стороны иностранных держав, уже стучавшихся в двери закрытой от мира страны, необходимо более сильное центральное правительство. Они учились в школах военного искусства и слушали своих учителей, провозглашавших принципы «почтения к императору» (сонно) и «изгнания варваров» (дзёи). Некоторые просили своих хозяев отпустить их со службы и позволить стать ронинами, дабы они могли посвятить себя политической деятельности и защите родины. Одна группа таких молодых людей убила влиятельного государственного советника, который заключил предательский, по их мнению, договор с иностранцами.

Когда недовольство сёгунатом достигло своего апогея, многие разочарованные его политикой люди вспомнили об императоре как объекте верности и почитания. Уже в конце восемнадцатого—начале девятнадцатого века несколько весьма влиятельных писателей говорили о преданности императору. Так, Мотоори Норинага (1730–1800) рассуждал в своих сочинениях о божественной, вечной славе императора и провозглашал верность ему квинтэссенцией национального духа японцев. А Хирата Ацутани (1776–1843) выдвинул доктрину кокутай (государственного устройства), согласно которой Японией, как «божественной землей», должны управлять ведущие свое происхождение от богов императоры. В 1841 году Хирата был посажен под домашний арест, но его учение пользовалось у молодого поколения огромной популярностью. Сёгун все чаще и чаще воспринимался как узурпатор по праву принадлежащей императору власти.

Силой же, взорвавшей тлевшую «пороховую бочку» недовольства и опрокинувшей сёгунат, стало давление иностранных держав, добивавшихся прав на землю, торговых привилегий и заключения коммерческих соглашений с Японией. Подобные попытки продолжались уже в течение долгого времени. Первыми в восемнадцатом столетии пришли с севера русские. Затем, в начале девятнадцатого века, Британия пыталась получить право заходить в порт Нагасаки. Но в целом, за исключением немногих — в основном ученых, желавших изучать западную медицину и военное дело — Япония противилась появлению в стране иностранцев. В 1853—54 годах настойчивость иностранцев стала уже безапелляционной и даже агрессивной — в гавань Эдо вошли четыре американских военных корабля под командованием капитана Мэтью Пэрри.

Именно тогда сёгунат и подписал себе смертный приговор. В 1854 году, при безволии и нерешительности сёгуна, мелкий чиновник, стараясь идти на минимум уступок, все-таки подписал судьбоносное соглашение, разрешающее кораблям нескольких держав заходить в японские порты. (А что еще можно было сделать, если побережье практически не имело линии обороны?) Это решение вызвало бурю протеста, и подписавший договор чиновник был убит ронином-одиночкой.

События обретали уже не только политическую окраску, но и символический смысл; дни сёгуната были сочтены. Иностранные посланники при ведении переговоров искали согласия не властей сёгуната, а императорского двора. Западные кланы Тёсю и Сацума подняли мятеж и разгромили посланные против них войска сёгуната. Вскоре к ним присоединились и другие кланы. Регент, ставший сёгуном, отрекся от своего поста в ноябре 1867 года. Армия захватила огромный замок Токугава в Эдо, власть императора была «восстановлена». Так, скорее хныканьем, чем прощальным «хлопком двери», закончилось 250-летнее правление самураев.

Однако конец власти самураев не означал ни полной утраты ими политической и военной роли в обществе, ни, тем более, прекращения их влияния на культуру страны. Семьсот лет «воинского духа» и «культуры воина» оставили слишком глубокий отпечаток. Самурайский дух в недалеком будущем вновь ярко проявит себя, и на этот раз не только в Японии, но и в Восточной и Юго-Восточной Азии и на островах Тихого океана.

Со всей определенностью можно утверждать, что воина делает оружие. В Японии же самурая «сделал» меч. Меч создавал его душу, формировал его образ жизни, его боевое искусство, наконец, его место в обществе. И хотя самураи использовали самое разнообразное оружие, первым из первых оставался меч. Но если справедливым будет сказать, что меч сделал самурая таким, каким он был, то в равной степени и самураи сотворили меч тем, чем он стал — сотворили своими личными качествами, своим воинственным духом, своим высоким положением в общественной иерархии.

Об особом значении меча для военного сословия, о приобретенном им в феодальной Японии культурно-нравственном ореоле Оскар Ратти говорит так:

БОЕВОЕ ОРУЖИЕ И МАСТЕРСТВО

Нарождающееся военное сословие впервые предстает перед нами на страницах «Хэйкэ моногатари», в которой описываются события конца двенадцатого столетия. Мы видим, что будущие самураи обладают великолепным боевым искусством и разными видами оружия. Конечно, главным «оружием» воина были его доспехи. От эпохи к эпохе внешний вид доспехов претерпевал определенные изменения, но основа оставалась той же. Доспехи представляли собой последовательно наложенные друг на друга и укрепленные на коже стальные пластины, стянутые либо кожаными ремнями, либо пеньковыми или шелковыми веревками. Материал, цвет, а нередко и тип шнуровки являлись отличительными знаками не только отдельных воинов, но и целых кланов. По шнуровке можно было распознать друга или врага. К сожалению, она имела и свои недостатки. В боевых условиях ремни нередко намокали от дождя, пота или же при форсировании водной преграды и оставались влажными. Они пахли сыростью и порой кишели вшами. Воин также носил шлем с отверстием наверху (для доступа воздуха?), снабженный забралом и боковыми пластинами для защиты лица и шеи. Как правило, шлем имел, по крайней мере, один знак отличия.