Мы вознаградим себя другой рекой — Взэги, притоком Майна, которая течет как раз там, где показан Майн. Идем по окраине узкого хребта, который странной, взъерошенной множеством острых сопочек, грядой тянется непрерывно к югу. Вээги должна его пересечь и там может быть найдем мы проход на восток к реке Большой.

Долина Вээ и все больше суживается — впереди открываются проходы, и не просто разрезы в хребте, а теснины, живописные и небывалые в стиле надуманных гор художника Богаевского. Представьте себе лагерную военную четырехугольную высокую палатку, но со стенками почти вертикальными, высотой больше 1000 метров, коричнево-черную. И поставьте несколько таких чудовищных палаток, отдельных квадратных гор, под низкими свинце-серыми тучами, которые обволакивают их вершины. А между ними глубокие ущелья речек, и в одно из этих ущелий нам нужно юркнуть, чтобы перейти в широкие долины, которые сереют на востоке в прорезах гор.

Я наклоняюсь к Куканову и спрашиваю: "можем-ли пройти?" Куканов, как всегда спокоен и немногословен: "Пройдем" и самолет направляется в главное ущелье.

Метрах в 900 под нами — речка, серые галечники, занимающие все дно ущелья. Шадрин с недоверием смотрит через борт: если сдадут моторы, то садиться надо прямо на гальку, парашютируя, чтобы раздавить шасси и спасти людей.

Против наших крыльев — черные утесы, непрерывная стена базальтов, которая увенчивает каждую гору. Поток базальта — это тот скелет, который слагает верхнее карни зы этих гор, и предохраняет их от разрушения. Справа относит тучи и видны вершины, снова базальтовые карнизы, наверно до 1300 м высоты.

 Медленно летит самолет, как будто касаясь крыльями базальтовых карнизов. Конечно, ущелье очень широко, но когда смотришь на длинные, вибрирующие крылья, кажется, что они должны упереться в эту стену.

Всего 8 минут—и хребет пересечен. Снова просторно. Крутой поворот налево, здесь незаметно начинается долина р. Большой, с озерами. Все снова по правилам: "не удаляться от посадочных площадок более, чем на 80 км" — оказывается, мы и не удаляемся, хотя Майн нас и обманул.

Все серо кругом, и тучи упорно обволакивают вершины гор. У нас совсем не будет зарисован Коряцкий хребет — на юге и востоке все закрыто. Река Большая уводит нас сразу на восток, потом круто на север, — чуть ли не назад. Может быть свернуть с нее? Я скашиваю угол, но она опять выпрямляется и решительно поворачивает к востоку, чтобы обойти хребет Рарыткин.

Теперь можно бросить ее, и пройти западнее Рарыткина — с востока мы его огибали. Он такой же внушительный и с этой стороны — множество острых гор, причудливых, красных, веселых и вместе с тем страшных, если лететь близко над ними.

Мы летим над какой то речкой, которая своенравно бросается то к Рарыткину, то обратно, к западному хребту. Это наверно Березовая, главный приток озера Красного.

Налево и направо—снова мрачные базальтовые стены с вертикальными столбами, и в них глубокие ледниковые долины, перегороженные моренными валами. Тут даже самый закоренелый противник ледниковой гипотезы должен был бы смириться.

Березовая решительно не хочет вести себя прилично: перед тем, как выйти на равнину озера, она покидает свою старую долину, без всякой видимой причины бросается в сторону, и прорезает узкий каньон, а по старой долине навстречу ей течет какой то жалкий ручей.

Равнина озера Красного. Здесь также есть липариты и базальты, и я питал слабую надежду, что может быть и это озеро — кратер вулкана. Но тщетно пересекаем мы полосу липаритов и самое озеро — это гнусная, грязная лужа, мелкая лужа, со дна которой волны поднимают грязь, расползающуюся по ветру на километры. Почтенная лужа, конечно, — длиной в 40 км, но все-же лишь излучина Анадыря, отделенная наносами, принесенными с севера Танюрером.

На юге вся работа кончена, карта спаяна, пробел заполнен, можно вернуться к комбинату. В Чекаеве поспешно свертываем палатки, забираем имущество и остававшихся там Яцыно и Демидова—и вылетаем, чтобы успеть в Анадырь до заката солнца. Снова над озерной равниной — и снова над пестрой птицей Маттерна: все на месте, и баки с бензином лежат, как были. Обещание анадырских властей — обеспечить нас бензином в Анадыре—конечно останется только вежливой фразой.

В комбинате удивлены нашим ранним прилетом, и особенно сообщением, что съемка бассейна Анадыря закончена: как, всего прошло 11 дней, а за это время побывали на Пенжиной, Анюях, Чауне, засняли 375000 кв. км? Как будто даже не верят — слишком, чудовищно-быстры такие темпы.

Только один день провели мы в комбинате — снова потянуло в воздух: у нас были серьезные задачи по изучению арктического склона Анадырского хребта, склона, который нам не удалось видеть в прошлом году, и который, после Биллингса, не оставившего никакого орографического описания, не видел ни один исследователь. Если радиус действия "Н4 ' не позволял нам изучить все северное побережье, то во всяком случае один полет на мыс Северный и обратно можно было совершить. Горючее там есть еще с прошлого года, а расстояние не превышает наших возможностей. При этом мы можем дважды пересечь громадный хребет — предприятие рискованное, но заманчивое и в научном и в авиационном отношении: можно отыскать также новые трассы для авио-путей с Анадыря к Полярному морю.

Полет этот очень ответственный и, хорошо зная по прошлогоднему опыту условия северного побережья, мы осторожно намечаем маршрут. Туда полетим сначала по знакомому пути, к верховьям Амгуемы — и проследим ее течение дальше. Если она окажется в самом деле Амгуемой (найденная нами река может быть и Ванкаремой), то мы выйдем по ней в прибрежную равнину. Там, наверное, будет лежать туман и мы сумеем по ущелью реки нырнуть под тума" и, если нужно, переждать на устьи Амгуемы, пока он рассеется. А обратно — придется выждать на Северном разрыва в тумане, подняться в это окно, и попытаться пройти пряма на юг, через хребет. Самое опасное, если нам придется возвращаться с полпути из-за облаков, и не хватит горючего, чтобы дотянуть до базы, или база будет закрыта туманом.

17 августа чудесный день, ни одного облачка. Нельзя терять такой исключительной погоды, и я бужу всех. Но маленькое препятствие: Шадрин уехал вчера в Анадырь, наверно по романтическому делу, и не вернулся ночью. Сообщение между Анадырем и комбинатом нерегулярное, и неизвестно, когда он сможет приехать.

Куканов решает взять Демидова — второго борговика. Он уже как то летал с нами, но только раз Шадрин допустил его к таинственному делу пуска моторов. Шадрин обращается с ним как с младенцем, опекает и распекает: "Леня, дитя мое", — а это дитя с черной бородой, и вид имеет рязанского мужика, а не летчика.

Пуск мотора проходит хорошо, и Леня, гордый своим успехом, решает надеть шубу — до этого он изводил себя у Бристоля в грязном комбинезоне. Шею он заматывает куском меха с веревкой на конце — у нас очень дует, — и садится у моих ног, вроде пуделя. Я прижимаю к нему ноги — все же теплее: сегодня, как только перевалим ко льдам, будет очень холодно.

Час-другой по старым местам, через озерную равнину Анадыря и притоков Канчалана. Скучно, можно делать только небольшие дополнения к старым наблюдениям. Перевал, и снова то-же темно-синее, кобальтовое озеро в горах, и возле него чукчи. У них за эти дни ничего не изменилось в жизни, а мы успели пролететь много тысяч километров. Опять, наверно, смотрят на нас—и говорят о могуществе советских людей.