В ту же самую зиму начали говорить, что скоро в деревне появится телевизор и работать будет уж вовсе некогда. Но телевизора еще не сделали, как вдруг вернулся один из «дезертиров» – жених сестры Валентины Антон Сбруев.

Всем он сказал гордо, что вернулся потому, что «потянула родная земля». Валентине сказал, что «позвала к себе обратно большая любовь». А Борька под большим секретом сообщил, что, напившись с друзьями денатурату, Антон сознался, что на какой-то шахте он попал в дурную компанию, проигрался в карты и его обещали зарезать, потому что на кон он поставил собственную жизнь. А поскольку расставаться с этой жизнью ему совершенно не хотелось, то он потихоньку и дерганул в родную деревню, где его никто не мог найти.

– Не то чтоб они его найти не могли, – высказал Борька свое мнение, – а просто кто поедет в наше захолустье чертово, чтоб какого-то Антона жизни решать? Это себе дороже получится, на кой хрен?

Однако Антон решил укрепиться на родной земле прочно и первым делом потребовал у Перекурова посадить его работать механизатором. Что Перекуров и сделал, отняв у Нинки трактор и передав его Антону.

После этого Антон долго размышлял, на ком ему жениться. Невест было четыре – Валентина, Нинкина сестра, две девчушки, которые в этом году кончали школу, и учительница из соседнего села Ольга Николаевна, на год Антона старше. Учительница забивала всех, и с ней соревноваться никто не мог, но когда Антон с бутылкой пришел к ней вести нужные разговоры, то она, опорожнив ее, выставила жениха за дверь, развылась на всю деревню, что жизнь ее порушилась, и буквально через неделю куда-то уехала, так что никто и не знал куда.

Малолеток в семейную жизнь председатель Перекуров регистрировать с Антоном отказался. Еще одну кандидатку, которая нацелилась было как-то с Антоном на ночь глядя слушать соловьев, Нинка и Валентина излупили так, что та на люди не показывалась с неделю, и Антон расписался в сельсовете с Валентиной.

Свою сестру, толстую, вечно злую Валентину, Нинка не любила. Даже не столько не любила, просто не было у них никаких общих дел. Валентина и жила-то от них отдельно, в доме отца, который остался после того, как тот уехал неизвестно куда. В деревне считалось, что жена и старшая дочь его поедом ели, и чтоб совсем не съели – мужик бежал куда глаза глядят. Однако перед свадьбой сестринская любовь как-то вдруг наладилась, Нинка очень радовалась за свою сестру, и чтоб дело долго не тянуть да женишок не передумал, свадьбу решили сыграть в первых числах июня, в самый раз перед первым покосом.

Напоить предстояло всю деревню без исключений. Кормежка – дело второстепенное, без нее многие запросто обойдутся, а вот упоить каждого по предельному желанию требовалось совершенно безоговорочно, иначе запомнят не как свадьбу, а лет десять будут талдычить при любом случае, что не праздник был, а непотребное свинство.

Так что брагу на зерне, дрожжах и, немного, сахара заварили в четырех здоровенных бочках, поставили их в баньке около реки, и недели через три сусло дошло, запенилось, и пошел кислый, приторный дух. Пора было гнать самогонку, и это дело поручили Нинке как самому надежному человеку.

Работа, в общем-то, не тяжелая, не пыльная. Главное, чтоб не спать, не залеживаться и следить, когда охлажденные в змеевике пары становились мутными, по градусам слабые, и следовало все загустевшее, отработавшее сусло из бака вылить, зарядить бак новой порцией, сменить потеплевшую воду в змеевике – и начинай весь святой процесс сначала. Но когда за это дело брались мужики, то толку выходило мало по той причине, что они были охочие к преждевременному и частому снятию «пробы». И по ходу дела обычно так «напробовались», что часа через два начинали путать технологические циклы процесса, туго соображали, когда идет сорокаградусная, а когда она уже слабела и к достойному употреблению не была пригодна.

А Нинка, пока была занята делом, продукцию свою на язык не пробовала, а проверяла на спичку, для чего капала самогонкой на лавку, растирала пальцем лужицу и поджигала ее.

Около полуночи на второй день заскочил Борька и одобрительно глянул на наполненные бутыли.

– Как идет дело? – озабоченно спросил он.

– Нормально, – сказала Нинка. – Выпить небось хочешь?

– Еще чего! – обиделся Борька. – Я просто так, без причины, не принимаю. Только по праздникам. Я просто так к тебе зашел, может, помочь надо.

Нинка отправила его с двумя бадьями за холодной водой для змеевика, Борька спустился к речке и принес воду. После чего закурил и сказал:

– У тебя тут такой дух густой, что можно и не пить, а все равно захмелеешь.

– А я уже косая, – созналась Нинка. – Утром перерыв сделаю, спать охота.

– А успеешь до свадьбы все выгнать? – испугался Борька.

– Успею, – успокоила она его.

Борька отказывался до тех пор, пока не появился жених – Антон Сбруев. Этот безо всяких разговоров сказал, что имеет право снять пробу, потому что не верит, что баба могла хорошо справиться с таким делом.

– Снимешь пробу и катись, – круто сказала Нинка. – А то я все бочки расколочу и ни черта тебе к свадьбе вообще не будет. Крутись как знаешь.

– Ладно, – согласился Антон и ухватился за еще теплую, только что наполненную бутылку.

– Горячая лучше, – сказал он. – Горячая да свежая сразу по мозгам ударит.

Они выпили с Борькой по кружечке и одобрили полученное качество продукта.

– Ты со мной как следует разговаривай, – сказал Антон. – Я теперь в вашем доме хозяин.

– Видали мы таких хозяев, – отбрила его Нинка. – Ты еще себя покажи как хозяин. Пока-то ты невесть где мотался, в деревню босяк босяком приехал, в чужой дом входишь, а разом в хозяева лезешь. Еще посмотрим, что ты за хозяин.

– А вот и посмотришь! – ответил Антон и потянулся было к бутылкам, чтоб снова снимать пробу, но Нинка схватила веник и ударила его по рукам.

– А ну-ка отвали отсюда! Хватит! Принял, и достаточно.

– Так ты же сама сказала, что по правилам холодненькую надо опробовать!

– Хватит! – уперлась Нинка. – Не желаю с Валентиной потом разбираться, будто я тебя до свадьбы опоила.

– Дай ему последнюю, – сказал Борька. Нинка, сама не зная почему, послушалась, и Антон нацедил себе железную кружку холодной самогонки и сказал:

– Теперь культурненько можно попить. Как в хорошем ресторане, как белый человек.

Культурненько у него называлось пить мелкими глоточками, а между этими глоточками чтоб закуривать папиросу, а все это разбавлять разговорами «за жизнь».

Вскоре он захмелел, но по-доброму, на скандалы не лез и хозяином себя больше не объявлял.

– А ты-то, Борис, когда Нинку в церковь поведешь?

– Без церкви обойдемся, – засмеялся тот. – Нам это не надо. А ты как решил, пойдешь, говорят, к попу Диомиду?

Антон приоткрыл дверь баньки, выглянул наружу, будто бы боялся, что его кто-то может подслушать. Потом снова уселся на скамью и сказал серьезно:

– Решили, что пойдем. Только осторожненько, без шуму. По деревне об этом вы оба не звоните, но мы решили, что такая подстраховка нам не помешает.

– Что за подстраховка? – не понял Борька.

– Да чтоб в церкви женитьбу закрепить, – поморщился Антон. – Меня Господь Бог в жизни выручил, спас меня. Совсем меня смерть за горло хватала, все врачи мне в жизни отказали, а один умный человек сказал: «Ты Богу молись, возверуй!» Я возверовал и молился. И жив остался. И через три дня, – сказал Антон, и глаза его даже засветились, – все врачи в госпитале в один голос сказали: «Помереть ты должен был, Антон, а почему выжил, мы не знаем!» И хоть я в своей батарее комсоргом был, но теперь на всю жизнь в Бога верю. Шуметь об этом не хочу, потому что имею желание жизненный карьер делать, но в душе у меня теперь есть Бог. Раз он меня выручил, жизнь мне спас, то и я должен слово свое сдержать и с Валентиной пожениться по-Божески. Мужчина слову своему верным должен быть.

– Если Перекуров об этом узнает, плохо будет, – засомневался Борька.