И еще дальше пошла широта Валентины: все купленное увязали в один ящик, и Валентина сказала, что ее водитель этот ящик и доставит к столу, часа за полтора до начала разгула.

Нинка вышла на улицу, и в глаза ей брызнуло сияние яркого солнечного дня. Редко – но и такое здесь бывает! К тому же заметно потеплело: всего около минут двадцати пяти. И Нинка наконец ощутила до конца, до самых глубин души, что сегодня в ее жизни – светлый, неповторимый и всерешающий на будущее день. Что вся жизнь сегодня прекрасна, что у нее надежный, крепкий, верный и толковый муж, с которым можно смело и уверенно глядеть в будущее. Легким шагом она летела по заснеженным, сверкающим под солнцем улицам и, кроме бурной радости, в ее сознании не было больше ничего. Она даже шубу распахнула и малахай с головы скинула, чтобы все встречные-поперечные сразу видели, что и день у нее сегодня особенный, и сама она сегодня совсем не такая, как все. Встречные-поперечные действительно оглядывались и улыбались Нинке, потому что по сияющему лицу ее было видно совершенно ясно – девушка счастлива, так счастлива, что ей и мороз нипочем.

Нинка домчалась до своего дома и совершенно не обратила внимания, что у входных дверей стоит желтый милицейский вездеход, около него прогуливается мильтон в полушубке, щурится на солнце и курит.

Нинка взлетела на свой этаж, распахнула двери и тут же ударилась об испуганные глаза соседки Тамары.

– Нина... К тебе пришли.

– Кто?! – напористо и весело спросила Нинка, предполагая, что явилась портниха, обещавшая, что при облачении невесты наведет решающий и сногсшибательный блеск.

– Милиция, – еле слышно ответила Тамара.

И даже эти слова не испугали Нинку. У нее даже такая глупая мысль мелькнула, что милиция приехала поздравить.

Она сбросила шубу и ворвалась на кухню.

– А вот и я! – ляпнула она с порога.

У стола в тяжелых казенных полушубках сидели два мильтона, один из них придавил в блюдечке папиросу, глянул на Нинку и спросил:

– Агафонова?

– Само собой! Выпить не хотите?

– Нет, – слегка вытаращил глаза милиционер. – Вы из Москвы? Нина Васильевна Агафонова?

– Я ж сказала! – подивилась милицейской тупости Нинка.

– Паспорт ваш.

И только когда она метнулась в комнату за паспортом, сердце у нее екнуло и приостановилось. Нет, милиция с поздравлениями не приходит. Даже на свадьбу.

Она достала свой паспорт и уже много спокойней вернулась на кухню.

Оба милиционера уже не сидели, не курили, а стояли в коридоре и ждали. В паспорт ее глянули бегло, а старший сказал твердо, так что не поспоришь:

– Одевайтесь. Потеплей.

– Зачем? – мертвея, спросила Нинка.

– Проедем к нам. В отдел.

– Подожди, черт в амуниции! У меня же свадьба сегодня! Завтра, что ли, нельзя?!

– Успеете на свадьбу, Агафонова, – сказал до сих пор молчавший милиционер, снял с вешалки и подал Нинке ее дубленку.

– С Василием что-нибудь случилось? – ахнула Нинка и сама еще не понимала, испугалась она за Василия или пыталась ухватиться за последнюю надежду на спасение.

– Кто такой Василий?

– Да муж мой! То есть жених!

– Нет. Я полагаю, что с ним ничего не случилось... Хотя смотря как на это дело посмотреть.

Конец, поняла Нинка. Приехали за ней. Почему и отчего – неизвестно, но ничего хорошего ждать уже не приходится. Она еще дергалась, трепыхалась в надежде, что это пустяковое недоразумение, что через час вернется домой и примется надевать свое дивное свадебное платье, но в тот момент, когда ее усадили в автомобиль, вдруг вспомнила письмо Натальи. О Господи! Да как же она не обратила внимания на слова лучшей подруги, что кто-то разыскивал ее в Москве, якобы из собеса! И ведь правильно, осторожно, но очень ясно предупредила ее Наталья, да сама она, Нинка, этого четкого намека в письме не разглядела. Ну а если б и разглядела, так что с того?

Ехали недолго и по дороге Нинку ни о чем не спрашивали.

Ни о чем не спрашивали и в милиции, посадили в теплую комнату на продавленный диван и сказали, что надо подождать.

Комната была на три казенных стола, большой сейф в углу с портретом генсека партии, в которую вступал Василий, а значит, самого главного человека СССР. Этот портрет густобрового человека отчего-то вдруг успокоил Нинку и вселил в нее надежду, что все еще обойдется, что сейчас в милицию примчится Василий и все очень быстро разъяснится.

На другой стене, напротив портрета, висели часы, и Нинка следила за стрелками. До назначенного мига, когда она в белом платье, под руку с Василием должна была предстать перед работниками загса, оставалось сперва чуть больше часу и еще все могло свершиться, все можно было успеть.

Даже еще в половине второго можно было успеть, но в комнату никто не входил. Ни милиция, ни Василий.

В два часа с минутами Нинка уже поняла, что больше она никогда не вернется в квартиру, где буянила Валентина и тихо улыбалась Тамара. Какое-то непонятное чувство подсказало ей, что и в этот Нижневартовск она больше никогда не вернется, потому что ее сейчас увезут куда-то очень далеко.

Около пяти часов заметно стемнело. Загс уже закончил работу, и все там разошлись, так и не дождавшись Нинки. А к ней лишь один раз забежал молодой парень и сказал, что надо еще подождать, теперь уж совсем немного. Нинке было уже все равно, много или не много. Она понимала, что какая-то необратимая сила повлекла ее из нормальной жизни и бороться нет никаких сил хотя бы потому, что совершенно неизвестно, с чем бороться.

Она и на часы прекратила смотреть.

Около восьми часов вечера Нинка пришла в своих размышлениях к твердому выводу, что ее просто-напросто вернут в родную деревню. Ясно же, как в белый день, что председатель колхоза Перекуров очень изобиделся, что Нинка сбежала с трудового фронта помимо его председательской воли, нажаловался куда следует и Нинку возвращают назад. Ничего более разумного она не могла придумать, потому что в это же дело вязался и не совсем законно полученный паспорт в Москве. Так что дело становилось очевидным, никаких других проступков, да таких, чтоб прямо со свадьбы человека снимали, Нинка за собой зачислить не могла.

В деревню так в деревню, решила Нинка и слегка развеселилась. Значит, замуж выйти на сей раз не суждено и роскошное платье оказалось пошитым совсем без нужды, а жаль.

Тот же молодой парень весело влетел в кабинет, когда уже было около девяти вечера, и сказал, словно возвращал ее к свадебному столу:

– Вперед, подруга! Ожидания кончились, ждет нас дальняя дорога!

– Куда? – встрепенулась Нинка.

– Да уж туда, куда ты заслужила! Впрочем, от меня тебе личное спасибо. Давненько я в Москве не бывал.

– Так мы в Москву? – удивилась Нинка.

– Понятно, в столицу, по месту свершения преступления. Одевайся, помчались.

– А что я свершила? – спросила Нинка торопливо и даже радостно, вновь влезая в шубу.

– Тебе знать лучше! – засмеялся парень. – Все по закону, есть тебе преступление, будет наказание, будто сама не знала. Или думала, что у нас упрячешься? Эх ты, растяпа, ведь в Нижневартовске милиция есть, и на Камчатке есть, везде мы есть и никуда от нас не убежишь!

– Я и не убегала, – ответила было Нинка, но поняла, что парень этот – фигура мелкая, делает то, что ему велено, и ничего о Нинкиных делах не знает.

Они вышли на улицу и уселись в теплую «волгу». Водитель тронул, не спрашивая дороги, а парень вдруг спросил озабоченно:

– Ты дурака валять по дороге не будешь?

– Какого еще дурака? – спросила Нинка.

– Ну, вопить-кричать, попытку к побегу предпринимать? А то ведь я по инструкции могу на тебя и наручники надеть.

Нинка не знала даже, что и ответить на это, и парень ее понял так, что дурака она валять не будет.

«Волга» вкатилась прямо на взлетную полосу аэродрома. Нинка вышла из машины и увидела, что стоит перед самолетом, около трапа никаких пассажиров нет, и стюардесс нет. Она решила, что изрядно промерзнет, пока вместе со своим парнем будет дожидаться посадки.