Руки у нее сильные, некрасивые – сплошные мускулы; кисти крупные, ладони твердые. Ноги такие же прямые и мускулистые, крупная стопа, твердая ступня. Задница маленькая, плоская, а на копчике татуировка: ящерка, хвост которой уходит в прорезь между ягодицами. Обалдеть. Хорошо хоть кольцо себе не захреначила в клитор, а то ему и такая однажды попалась… Ох уж эти девки, которые всякой дурью пытаются придать себе оригинальности! Да на кой ему, мужику, такая оригинальность?! Ему нужна нормальная баба, с положенными природой округлостями, а с не жопой размером в два кулака и мышцами с анатомического плаката для старших классов!

А в ней ничего не было мягкого, округлого, женственного. Кроме, пожалуй, маленьких курносых сисек, чудом проросших на костлявых ребрах. Степан, впрочем, особо не стал с ними цацкаться. Из принципа. Она добивалась, чтобы он ее трахнул? Он трахнул. А ласки-нежности – это из другой оперетты. Это не с ней.

Он отвалился от нее сразу же, как только затихло последнее содрогание оргазма. Она с загадочной полуулыбкой смотрела в потолок. Затем потянулась к своей сумочке, валявшейся на полу вместе с одеждой, вытащила оттуда сигареты, закурила, не спросясь.

– Пепельница у тебя есть? – Она снова откинулась на подушку, рассматривая, как распрямляются завитки дыма, уходя вверх. Серебряные браслеты тонко звякнули, скользнув по ее смуглой руке.

– Нет. Пойди на кухню, возьми блюдце в шкафчике. Там и докуривай. У меня в спальне не курят.

– Неужели я тебе до такой степени неприятна?

Степан немного смутился. Одно дело думать, а другое – сказать подобное в лоб. Женщине такое не говорят… Даже такому буратино, как эта Кира!

– Я не люблю табачный дым.

Кира, ничуть не стесняясь, соскользнула с постели и потопала в сторону кухни. При движении ящерка будто зашевелила хвостом между ее ягодицами, и в этом было что-то… зоофилия какая-то, честное слово!

Степан раскинулся на постели, благо она освободилась. И зачем он ей уступил? Она извела его за последний месяц почти прямыми предложениями переспать. Ну, извела просто! Он уже не знал, куда деваться… Хотя разгорелось любопытство: за этим что-то кроется? Какой-то сюрприз? Может, она в постели большая мастерица и хочет удивить его изысками?

Ну вот, переспали. И что? И зачем? Конечно, он ее начальник, – не исключено, что она хотела его расположить к себе, чтобы… Ну, прибавку к зарплате попросить, к примеру…

Да только? чтобы расположить, нужно же хоть какими-то достоинствами располагать! А тут ни рожи, ни кожи… Про «изыски» вообще молчим. Бревно бревном, только ноги раздвигала. Оно ему надо, такое?!

Ее подозрительно долго не было. За полчаса можно уже и полпачки выкурить. Что она там делает, интересно? Может, ест? Или в туалете сидит?

Степан решил еще подождать. Но через двадцать минут не выдержал и, натянув трусы, двинулся в сторону кухни. Заглянул по ходу в коридор: под дверью туалета света нет, в ванной тоже. Ладно, идем дальше…

Она сидела на кухне, голым задом на табуретке. Спина взгорбилась хребтом, резко натянувшим жалкую сухую кожу. Интересно, она себя диетами изводит, дура, или просто бог обделил?

Она не повернула голову в сторону двери, и Степан обошел стол. Зрелище ему открылось следующее: перед Кирой стояла бутыль водки, оплавляя замороженные бока, и стакан. Сама она клевала носом над ним. Опытным глазом смерив бутыль, Степан прикинул, что девица заглотнула не меньше двухсот, – бутыль была целой, нераспечатанной, когда он положил ее в морозилку. Еще примерно пятьдесят бездарно нагревалось в стакане.

Он подавил волну отвращения, смешанную с некоторой жалостью. Вот ведь уё… моё. Надо ж такой уродиться нелепой. И зачем он только ей уступил, чтоб ее!.. Возюкайся теперь с этой дурой!

Он взял Киру за обе руки, потянул с табурета в свою сторону. Она приподнялась и сразу же рухнула на него. Он ощутил мягкость ее груди. «Хоть какие-то половые признаки, – буркнул он мысленно. – А то трахнул неизвестно что…»

Пришлось ее обратно загрузить в постель – в таком-то состоянии. А он так надеялся, что она свалит… Одеть ее, что ли, и отвезти домой? Но кто там, у нее дома? У подъезда не высадишь, она ж и двух шагов не в состоянии сделать… придется ее до квартиры волочь, а там звонить… Мож, она одна живет, но как знать… С родней встречаться не хотелось. А мож, она и замужем, между прочим.

Он отыскал под одеялом ее правую руку: кольца не было. Ну, правильно, кому такое буратино нужно!

Степан посмотрел на ее лицо повнимательнее. Короткая стрижка, спереди чуб косой, длиннее, чем остальные волосы, черный с рыжими прядями – ненастоящими, конечно, такие пряди в парикмахерских делают. Глаза у нее с азиатинкой: линия закрытых век имела легкую тенденцию к раскосости. А в общем, лицо как лицо, ничего особенного. Не красавица, прямо скажем. Но бывает и хуже. Так что ничего, кому-то и сойдет.

Он все еще продолжал размышлять, каким бы образом выдворить ее из квартиры, как вдруг Кира открыла глаза, резко поднялась на локте, затем свесилась с постели, содрогаясь. Ее рвало. Прямо на его дорогой ковер!

Его самого чуть не затошнило от отвращения. Он вскочил, схватил халат и вылетел из спальни, прикрыв за собой дверь, чтобы не слышать отвратительных звуков. Некоторое время он сидел на диване, не зная, что предпринять, – но, когда дверь открылась и Кира, бледная, показалась на пороге, робко спросив, где можно найти ведро и тряпку, – Степан принял решение. Он указал ей на кладовку, а сам быстро оделся, положил на стол деньги на такси и велел ей, когда протрезвеет, ехать домой, а дверь просто захлопнуть.

Остаток ночи Степан провел в гостинице, мучаясь от брезгливости и недоумения. Спал он плохо, но долго. Проснулся только в половине девятого, позавтракал наскоро в ресторане. Ехать в офис нельзя: не одет подобающе, небрит. Ночью кое-как нацепил на себя вещи без разбору, лишь бы поскорее смыться.

По дороге домой он задавал себе вопрос: не могла ли она обчистить квартиру? Конечно, она у него работает, и паспортные данные у него есть, к тому же ее Дракошка привел – не с улицы девица, чай.

И все же…

Он открывал дверь с некоторым напрягом: что увидит дома?..

Увидел ее. Кира никуда не ушла, она сидела на диване в его халате. Умытая, причесанная, если данное слово уместно по отношению к аккуратно, поперек одного глаза, уложенному черно-рыжему чубу. Она подняла на него виноватый взгляд, но ничего не сказала.

– Почему ты еще здесь?!

– Мне пришлось одежду постирать… Она сохнет. А то я на пол ее бросила, раздеваясь, и когда меня затош…

– Понятно, – пресек Степан. – Я положу твои вещи в сушилку, через пять минут сможешь надеть. Где они?

– В ванной…

В его квартире веревок для сушки одежды не водилось, и эта придурошная Кира развесила свои шмотки на стойке для душа и на поручне вдоль ванны, напоминавшей скорее небольшой бассейн. Он снял все кучей, не разглядывая – трусы, лифчик, платье, – и отнес в сушильную машину.

Учуяв постороннее присутствие, он обернулся. Кира стояла на пороге кухни, крутя концы пояса от слишком большого для нее Степанова халата.

– А можно я…

Она умолкла.

– Ну, чего?

– Я есть хочу.

«Вчера ты не спрашивала, когда водяру скоммуниздила из морозилки!» – подумал он, но озвучивать не стал.

– Возьми в холодильнике, что захочешь.

Она вошла на кухню, а Степан из нее вышел, направился в спальню. К счастью, запаха не чувствовалось. Надо отдать ей должное, ковер она вычистила добросовестно и окошко открыла.