19.

Прошло еще несколько дней… Звонки Ольги становятся все горячее.

– Он у тебя, я знаю…

– Его нет у меня.

– Ну, отпусти его… Сердце его отпусти… Мне не нужна его половина. Он мне весь нужен!

– Смешная, как я его отпущу? Ты искалечишь его. Сама инвалидица – и его инвалидом сделаешь!

– Не держи его.

– Не я держу, а любовь. Это очень просто – любовь.

– Оттолкни его от себя!

Лариса отключает телефон.

20.

Ольгины ночи в загородном доме Ларисы теперь тоскливы.

Она подъезжает в коляске к широкому окну. Такая пустая, такая одинокая ночь. Так прекрасно все начиналось месяц назад! Где теперь все – лучшая подруга Лариса, лучший мужчина Вадим.

Она набирает номер сиделки.

– Галина, принесите чего-нибудь… Ну, как вчера… Да…

Вскоре сиделка закатывает столик со спиртным.

– Вы хотите выпить со мной?

Она наливает две порции.

– Знаете… Боюсь, что ничего не получится… Я неважно себя чувствую.

Ольга швыряет фужер об пол:

– А как себя чувствую я, ты знаешь?

Швыряет бутылку:

– Ты знаешь? Кто-нибудь знает это?

Она тянется к новой бутылке… дальше… дальше… с грохотом выпадает из кресла, щекой на осколки, кровь.

– Оля… Оля… – бормочет сиделка.

– Подойди сюда и подними меня…

– Я боюсь Вас в таком состоянии…

Она пятится:

– Я не могу…

Ольга в гневе хватает уцелевшее горлышко, взмахивает как ножом:

– Подойти сюда, я сказала! Ты – холуйка! Подойди и подними меня! Это твоя обязанность!

Она тащится за сиделкой с «розочкой» в руках.

Галина пятится все дальше и дальше:

– Не могу… Не надо… Я боюсь…

Ольга маниакально ползет и ползет на руках.

– Подойди… Подойди, я сказала…

Сиделка сбегает вниз, ее колотит от страха – перед этим огромным пустым домом, перед этой страшной женщиной, которая увела чужого мужика и которая теперь заставляет ее пить с ней, чтобы залить горе, так как счастья не получилось. Вот дверь… вот двор… прочь отсюда… прочь навсегда!

21.

До шоссе к станции сиделка добралась полчаса спустя, – быстрым пугливым шагом. Тормозит машина в сторону Москвы, сиделка забивается в угол на заднее сиденье.

22.

Прошло еще несколько дней… Ольге плохо. Она в постели. Рядом – бабушка Марья Васильевна. Тут же – вызванный врач.

– У вас раньше когда-нибудь случались такие сильные кровотечения? – спрашивает врач.

– Нет.

Врач и Марья Васильевна удаляются за дверь. Вскоре входят. Врач сообщает с некоторым недоверием:

– Похоже, это – беременность. Произошло отторжение плода.

Ольга молчит.

– Если Вас интересуют причины, то придется подождать, что покажут анализы.

Ольга отворачивается. Врач выходит.

23.

К вечеру следующего дня вызвали спецтакси.

Льет как из ведра. Таксист держит зонт. Марья Васильевна и Вадим помогают Ольге погрузиться в машину.

– Ты мне чего-нибудь скажешь? – спрашивает Ольга.

– Лариса тебе позвонит. Она обещала.

По лобовому стеклу бегут ручейки. Лица Ольги не видно, только контур. Такси уезжает. Нелепо все и грустно.

24.

…Уже начало сентября, по-летнему тепло, но по ночам уже бывают туманы. С балкона Марья Васильевна швыряет гнилые помидоры в мерзкую предводительницу банды вымогателей – Нину Марковну.

– На! На, гадина, сто рублей! Получи компенсацию!

Марковна повернувшись задницей, хлопает:

– А видела! Видела!

Ворчат голоса:

– «Утро инвалидов»! Картина маслом…

Один голос совсем нервный:

– Господи, дайте им кто-нибудь сто рублей!

Какой-то мальчик, перепуганный со сна, выскакивает на балкон.

– У меня нету, Семик украл…

Тем не менее из окна повыше ползет веревка с банкой, в ней – купюра. Геннадий подхватывает банку. Алкоголики удаляются нестройными рядами.

Коля горланит как всегда:

– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!

…К подъезду подруливает машина Ларисы. Спустя полчаса Лариса помогает подруге перебраться из коляски на переднее сиденье. Едут на Остров в Измайлово.

25.

На Острове обе расчувствовались после очередных разборок, всхлипывают. Ольга – в коляске за мольбертом, Лариса сидит на траве.

– Давай будем считать, что это была такая игра странная… – говорит Лариса. – В любовь…

– Ага… Поторопились мы наверно… Вот тут не добавить желтого, как ты считаешь?

– Желтого? Ну чуть-чуть…

– В конце концов, ты же не бросила меня… Вот привезла опять к разбитому корыту. Спасибо. Я допустила кучу чудовищных ошибок. Но теперь я вижу их все. Ты тоже меня прости…

– Еще желтого… Чтобы чуть в зелень уходило… Нет, ты не видишь. Не видишь новых ошибок наверно.

– А ты видишь?

– Нет.

Она показывает пальцем на собор.

– Мы не видим, а там все видят. И ни о чем нас не предупреждают.

Она плачет навзрыд.

– Дура, попутала мужика с ребенком?

Она трясет инвалидицу за грудки:

– Как ребеночка жалко! Жалко! Грех-то какой, а!

Помолчав, со злостью и насмешливо произносит:

– Что ты все храмы-то рисуешь, дура безногая! Неужели нечего больше рисовать?

– А что? Это же красиво.

Лариса долго смотрит на нее, пытаясь что-то понять…

26.

…Нет, Лариса не возвращается. Она что, действительно, ничья? И не страшно ей? А вот Вадиму страшно.

Под утро он опять пилит в тихий Афанасьевский переулок…

…Ударом ноги Вадим отшвыривает то одну инвалидную коляску, то другую. По полу ползают два избитых обрубка: Стас и еще какой-то хмырь постарше. Они изрядно пьяные. Стас весь в крови, его бережно вытирает Лариса. Она полуодетая, тоже избита.

Стас бормочет:

– Крепкий ты мужик, чего уж говорить… Крепкий ты, сучара…

Он вырывается из рук Ларисы, пытается зацепить руками Вадима. Вадим отстраняется, слегка отпихнув Стаса ногой, рассматривает свои избитые в кровь руки. Потом выходит, бросив Ларисе:

– Тварь! Больше нет слов! Тварь!

– Иди уж, ладно…

Она смочила платочек, прикладывает к «боевым» ранениям Стаса.

Вадим, возвратившись, хватается за голову:

– Ну и чмо я! Последнее чмо!

Замахивается ногой на Стаса, но раздумал наносить удар.

27.

…Прошел год. Середина теплого осеннего дня в Ольгином дворе. Из раскрытого окна несется песня Пугачевой.

Жизнь невозможно повернуть назад

И время ни на миг не остановишь.

Пусть неоглядна ночь

И одинок мой день —

Еще идут старинные часы.

От Ольгиного подъезда неторопливо начинает движение процессия. Лариса (неопрятно одетая, усталая и под хмельком) катит коляску с ребенком.

За ними катится муж Стас, пытаясь заглянуть в коляску:

– Вика… Вичка… Викчонка…

То есть, это дочурка их.

Следом катит Ольгу муж. Нашелся на ее долю парень из ограниченных, притулился – однорукий. Из Подольска.

Потом катит Коляна пьяная банда Марковны. Колеса попадают в колдобину и Колян вываливается, голося:

– Геннадий, пасть порву! Маманька, ну пни ты этого лоха в жопу!

Нина Марковна иногда оборачивается и машет кому-то надоедливо рукой.

– Чего приперся опять… Надоел ведь хуже горькой редьки… Хоть бы раз стольничек подкинул похмелиться добрым людям…

Сердита Марковна, ох, сердита. Аж стучит ногой на непрошенного гостя:

– Иди-ка своей дорогой, змей гремучий! Иди, я сказала!

Собеседник молчит.

Интересно, кто это? Что это за обрубок – безногий мужчина в шикарной инвалидной электроколяске? Немецкая, таких в отечестве не производят. И всадник, оседлавший, под стать ей – в дорогом костюме, в нагрудном кармане – яркая роза.

– Лариска-а-а-а! Я все сделал для тебя, все, что мог! – кричит Вадим вдруг как оглашенный. – Даже это!

Вываливается из кресла не хуже Коляна:

– Даже это, а, Лариска! А, Херлитрах!

Он отчаянно буянит на земле, вырываясь из рук сиделки-помощницы, которая пытается его урезонить.