Удовольствие от купания было испорчено только одиночеством. Когда Локкер выбирался на берег и отряхивался, ему отчетливо показалось, что мама с сестренкой сейчас выйдут из леса к нему навстречу.
Не вышли.
И идти на ту поляну в горелых пнях, где рос кипрей, вдруг стало нестерпимо страшно.
Оттуда Локкер бежал полчаса. Туда брел, пока не начала спадать дневная жара. Ему ужасно хотелось, чтобы мама встретила его по дороге, чтобы идти на ту поляну было не надо.
Не встретила.
И еще только подходя к несчастному месту, Локкер услышал, как жужжат мухи. Много-много мух. Мухи-могильщики. Жужжат и пьют кровь.
Кровь Лорис.
Локкеру стало холодно, а глаза снова заломило от слез. Это была не полуденница. Это была правда. Лорис убили медведи. У лосих бывает много детей - иногда даже шесть или восемь - а вырастают двое-трое. Это все знают. Лосят убивают медведи, если летом, а зимой - волки, рысь может прыгнуть с дерева и сломать шею, а росомаха - подстеречь на лежке. Лосенок может попасть в непролазную топь или изрезать себе ножки ледяной коркой - и пропасть. Это понятно.
Но почему - Лорис? Она же не еда! Мы же ее любили!
А мама?
Локкер тихонько, подобравшись и насторожив уши, подошел ближе. Около мертвого дерева так и лежала голова Лорис, которую облепили мухи. Ее растерзанное тельце обнаружилось поодаль - кровавая мешанина внутренностей, обломки костей и клочья содранной шкурки.
Они ее прямо тут съели, подумал Локкер, содрогаясь. Медведи. Ненавижу медведей. Вырасту и буду их убивать. Буду большой, больше любого медведя, высокий, сильный, с рогами, как заостренные колья - и буду убивать всех медведей, каких встречу. Копытом в лоб - и пусть их самих мухи едят!
Мама! Мамочка!
Панический мысленный вопль Локкера был так громок и отчаян, что мама должна была услышать даже на краю болота. И отозваться - она всегда отзывалась, если ее звали испуганные лосята. Тем более - так перепуганные, как Локкер сейчас. Насмерть. Но мама молчала. Вечный поток ее мыслей, медленная теплая река рядом с душой Локкера, иссяк. Их больше не было.
Локкер перепрыгнул через ствол, отгораживающий поляну от леса.
Поляну освещал солнечный поток, в котором медленно плавали пылинки. Кипрей был смят, вбит в землю копытами и залит кровью - от ее ужасного ржавого запаха у Локкера пересохло во рту и голова стала тяжелой, будто его крохотные рожки превратились в железные брусья. На горелом пне целая куча мух ела что-то белое с красным. В стороне валялась какая-то жужжащая мухами темная груда.
Локкер не посмел подойти, чтобы рассмотреть. Он и так все понял. Ему не хотелось подробностей.
Он, все-таки совсем еще маленький лосенок, остался в лесу один, совсем один, без мамы, без сестренки, без Стада - а папа со старшим братом так далеко, что никто бы не смог до них докричаться.
И здесь живут медведи, которые убивают лосей. И если Локкер им попадется...
То папа, вернувшись в начале осени, совсем никого не найдет. Как маленький лосенок сможет выжить в лесу один? В лесу, где все-все против него... даже мухи...
Хуже всего стало, когда на лес начали спускаться сумерки.
Солнце склонилось к земле, за деревья; протянулись длинные черные тени, посвежело. Дневные существа прятались по своим жилищам, чтобы не встречать ночь под открытым небом, только птицы распелись - время светлых ночей, птичьих концертов. Но что Локкеру до птиц?
Птицы не боятся тварей из Сумерек. Чего бояться птице? Вспорхнула и полетела. И от медведя улетела, и от волка... А что тебе делать, если ты лосенок?
Мамочка бы перекинулась и близнецам бы позволила. Развела бы костер, они бы легли к ней на колени с двух сторон. Она бы благословила их на ночь, прочла бы древнее заклинание лосей против Сумеречных существ: "Крадущемуся в ночи - нет крови и плоти у этого огня. Отец, охрани огонь, Мать, защити детей". А потом еще перебирала бы их волосы, рассказывала бы сказки, пока близнецы не заснут...
А теперь... Локкер не сможет разжечь костер - огнива у него нет, а перекинуться днем, чтоб поискать трут и кусочки кремня, было страшно. И сейчас перекидываться страшно. Старшей Ипостаси не место в момент опасности: она бегает медленнее, реагирует медленнее, она физически слабее... Старшая Ипостась - для бесед, для любви, для песен и сказок. Для покоя. Для боя - Младшая.
Локкер брел по темнеющему лесу, а в голове крутились ужасные истории, которые рассказывали старшие лосята у костра в зимние ночи, когда несколько семей сбивались в Стадо. Про ночных кровопийц, которые выпускают из земли длинные жала и втыкают их в ноги заблудившимся неудачникам. Про деревья-удавки, которые днем деревья как деревья, а как стемнеет, хватают ветвями за шею, душат и утаскивают в дупла. Про Глаза, которые высасывают душу, если в них посмотришь. И про Зеленого, у которого ни вида, ни формы, но который самый страшный и главный на свете и про которого и думать-то в сумерки опасно.
А думалось, как назло. Локкер опять начал тихонько плакать. Он думал, как ужасно больно бывает, когда тебя едят. И как потом наступает Пустота и Темень, что бы взрослые не говорили о Высших Кругах, на которые уйдет твоя Старшая Ипостась, сбросив звериную плоть.
А между деревьями в мутной белесой мгле плыли неживые синие огоньки. Болота были совсем рядом; болотные твари засветили фонарики, блуждали по лесу, искали, кого бы заманить в трясину. Ну их совсем.
Локкер лег под куст, поджав ноги под живот. В уши лезли страшные шорохи Потемок. Локкер тряс ушами, чтобы их вытрясти и заснуть, но они лезли снова. Локкер думал, что он вот не видит в Сумерках, а хищные существа, для которых темнота - это дом родной, отлично видят. Видят его под кустом, как он шевелит ушами и пытается заснуть, а сами думают, какой он вкусный лосенок. Вот заснет - и съедим. Он и не проснется - так и уйдет в Пустоту во сне. И не сможет ни бодаться, ни бить копытами, чтобы защититься. Хороший получится ужин.
С этими мыслями Локкер встал.
Лучше идти, подумал он. Все равно, куда. Идти не так страшно, как лежать. Может, встречу лосей. Если знакомые, они меня примут, пока папа не вернется. А если незнакомые - вдруг согласятся, чтобы я поспал около их костра. А днем я уйду.
И потер мокрую от слез мордочку об переднее колено.
Потом он брел, куда глаза глядят. Глазам было плохо видно в полумраке, но потом взошла луна, Волчье Солнце, как говорила мама. В ее призрачном голубоватом свете Локкер разглядел, как ползет между стволов туман, как вихрится и сворачивается в бледные фигуры с мутными черепами вместо голов, с черными провалами ртов и глазниц. От туманных сущностей вреда не бывает. Они не едят лосят. Они только мерзко выглядят.
Локкеру вдруг показалось, что сверху кто-то тихонько дышит. Он содрогнулся всем телом, поднял голову - и увидел Глаза в черном переплетении веток. Глаза были желтые и злые, в них горели жестокость и голод. Они не хотели вытягивать из Локкера душу. У них был рот, полный клыков, которого Локкер не видел в темноте - и они хотели съесть Локкера этим ртом.
И усталая тоска вдруг сменилась в душе лосенка приступом внезапной отваги. Он уперся в землю, втянул шею в плечи, и, из-подлобья глядя вверх, крикнул мысленно: "Ну, прыгай! У меня рога! Я тебя рогами!"
Глаза сощурились и погасли.
Локкер развернулся и бросился бежать.
Он дважды оступался и летел, ушибаясь о корни, а один раз налетел на ствол дерева плечом и расшиб кость до острой боли. Бежать во весь дух ночью было неудобно и страшно, но Глаза могли и передумать, спрыгнуть с дерева и погнаться следом. И Локкер бежал, пока вдруг не выскочил на открытое пространство.
Лес кончился.
Локкер стоял у дороги, покрытой асфальтом и затянутой туманом. За дорогой расстелилось широкое поле, над которым туман стоял, как медленная вода. А вдалеке из тумана вырастал Дом.
