— Огонь! — командую я, видя, что большинство гренадер уже зарядили мушкеты, но пули, будто стороной обходят бостонца. Офицер рубит направо и налево, теснит гренадер конём, шляпа слетела с его головы и теперь болтается за спиной на шнуре.
На меня налетает всадник с занесённой для удара саблей, считает меня лёгкой жертвой. Без жалости рублю коня по ногам, тяжёлый клинок перерубает одну, животное спотыкается и падает через голову, копыта свистят рядом с моим виском. Кавалерист вылетает из седла, падает неудачно и уже не встаёт. Конь бьётся в конвульсиях рядом со мной. Я трачу несколько секунд на то, чтобы добить несчастное животное, и тут же оборачиваюсь к врагам. Но всё же успеваю заметить мундиры конных егерей, скачущих к нам.
Значит, помощь близка. Я парирую удар вражеского штыка, отбиваю его далеко в сторону и, воспользовавшись заминкой противника, вгоняю клинок ему в живот. Едва успеваю освободить, как за спиной стучат копыта. Я уже не оборачиваюсь, знаю, кто это и зачем они здесь. Правда, инстинктивно дёрнулся, когда за спиной прозвучал слитный залп конно-егерских ружей. Стреляли они с предельно малого расстояния, над киверами моих гренадер. Убийственная дистанция. Бостонцы посыпались с сёдел, однако командир их, как заговорённый, пули миновали его. Однако, продолжать бой он не захотел. Конные егеря перезаряжали ружья, и второй их залп грозил стать столь же убийственным, как и первый.
Блондин вскинул руку с саблей и тут же трубачи в его эскадроне заиграли отступление. Бостонцы развернули коней и помчались к своим позициям. Егеря всё же дали залп им в спину, но особого эффекта он не дал. Резвые были лошадки у бостонцев.
— Спасибо вам, — обратился я к гарцующему рядом со мной командиру эскадрона. — Честь имею представиться, штабс-капитан Суворов.
— Наслышан о вас, сударь, — козырнул конный егерь. — Честь имею, ротмистр Золотников. Рад был помочь. — Он козырнул снова и увёл своих людей обратно.
Ко мне снова подбежал портупей-прапорщик. Его левая рука теперь покоилась на перевязи, он весьма гордился пятнами крови, проступающими на мундире, то и дело косил на них глазом.
— Господин штабс-капитан, — сказал он мне, — господин майор сообщает, что через три минуты полк идёт в штыковую на батарею вражеского левого фланга. Они разворачивают орудия в нашу сторону, — добавил он.
— Ясно, — кивнул я. — Свободны.
Портупей-прапорщик козырнул здоровой рукой и бросился обратно.
— Слышали? — обратился я к гренадерам. — Подровнять ряды! Становись теснее! Мушкеты зарядить! У кого неисправны или повреждены, заменить!
Не успели мои гренадеры закончить всё, что я им приказал, как заиграли барабаны.
— Гренадеры, — скомандовал я, — вперёд! Бегом марш!
Барабаны мелко пересыпали дробь марша батальона, идущего в атаку. Солдаты быстро перешли на бег, наклонив штыки к атаке. Стрелять, скорее всего, не придётся, однако, по моему мнению, лучше держать мушкеты заряженными, на всякий случай. Вовсе необязательно сразу идти в штыковую, можно сначала и залп по врагу дать.
Разворачивает ли противник орудия на нас или нет, понять было нельзя. Британские редуты окутывало настолько плотное облако дыма, что разглядеть что-либо было просто невозможно. И как только их бомбардиры стреляют по нам?
До габионов, корзин с землёй, защищающих орудия от огня противника, мы добрались довольно быстро. Но там нас встретил плотный огонь. Засевшие в редуте солдаты чувствовали себя в полной безопасности, расстреливая нас как мишени в стрелковом тире. Не одни мои гренадеры зарядили мушкеты. Весь батальон дал слитный залп, остановившись перед редутом, однако, не став тратить время на равнение. Пороховой дым стал ещё гуще, отчаянно запершило в горле, и я машинально потянулся левой рукой за фляжкой. Пальцы наткнулись на рукоятку драгунского пистолета. Я про них совершенно позабыл. Выдернув один левой рукой, я бросился вслед за гренадерами на редут.
Британские пушки охраняли шотландцы, гренадерского росту ребятки в красных мундирах и клетчатых юбках-килтах. Дрались они славно и стояли насмерть, несколько раз сбрасывали мушкетёров с редута, и лишь моим солдатам удалось закрепиться. Вот только если нас не поддержат остальные, придётся отступать. Не класть же всех гренадер ни за грош ломанный. Но пока дрались, удерживая часть редута.
Я вскарабкался на габион одним из последних, пробежал переступая через тела в зелёных и красных мундирах, и сходу включался в драку. Отбив мушкет шотландца ударом по стволу, я ткнул его в живот. Его товарищ попытался врезать мне в висок прикладом, я вскинул руку с пистолетом и всадил ему пулю в грудь. Красномундирник покачнулся, уставившись на дыру, словно не понимая, откуда она взялась, и рухнул ничком. Сунув пистолет в кобуру, я вынул второй и устремился вперёд.
Офицера я заметил очень быстро. Он ловко орудовал тяжёлым палашом, словно тот весил не более обычной шпаги. Вот падает один гренадер, пронзённый в грудь, вот второй с разрубленной головой, кивер, бедняга, на свою беду где-то потерял. Я бросился к нему, на ходу вскидывая пистолет. Жал на спусковой крючок я без особой надежды попасть — расстояние великовато, да и с левой руки я стреляю не так хорошо, не смотря на уроки, которые брал, будучи ещё адъютантом и после того, как вернулся в полк. Однако, как не странно, попал — и не заслони офицера на мгновенье какой-то бомбардир, с банником наперевес кинувшийся защищать свои орудия, пуля без сомненья угодила бы ему в грудь. А так она досталась незадачливому пушкарю, я даже не мог сказать офицер он, унтер или же рядовой, мундира на нём не было.
Я спрятал в кобуру и второй пистолет, и, подбежав, наконец, к шотландскому офицеру, вступил с ним в бой. Этот шотландец словно сошёл с гравюры из учебника по образцам мундиров различных полков стран мира. Шотландцы на них были неизменно коренастыми, широкоплечими, с бородками или бакенбардами, но что более всего впечатляло, так это их ноги. Ноги шотландцев на этих гравюрах были мощными и чрезвычайно мускулистыми, совершенно не такими, как ноги других солдат и офицеров, изображённых на них. Именно таким, коренастым и широкоплечим был этот шотландец, а главное, ноги прямо как на тех картинках.
Я налетел на него, зазвенела сталь, сверкая в тусклом свете солнца, которого было практически не видно из-за висящего в воздухе порохового дыма. Как назло не было ни единого ветерка, чтобы разогнать его. Обменявшись парой выпадов, мы остановились на секунду и, совершенно неожиданно шотландец спросил у меня:
— Where do you take this sword?
— Je ne parle pas l'anglais, — покачал головой я.
— Зато я говорю по-французски, — ответил шотландский офицер совершенно спокойно, будто в двух шагах от нас солдаты не убивали и не калечили друг друга. — Так откуда у вас этот палаш?
— Взял в бою, — сказал я, перехватывая оружие поудобней, — под Броценами.
— Это шотландский меч, — заявил офицер, — и я верну его домой.
— Попробуйте, — сказал на это я.
И снова зазвенела сталь.
Мы обменивались сильными и быстрыми ударами, широкими выпадами и короткими уколами, хотя последние было сложновато проделывать тяжёлыми палашами. К нам старались не приближаться, толи блюли святость дворянского поединка, толи, что более вероятно, не хотели попасть под шальной удар баскетсворда. Бой наш продлился недолго. Пускай шотландец и превосходил меня мастерством фехтования, однако мои гренадеры одержали верх на этом редуте, да и остальных уже подходили мушкетёры и стрелки Ефимова. Однако шотландцы держались до последнего, среди них никто не бросил оружия и не попросил милости. Не смалодушничал и мой противник, он продолжал теснить меня к краю редута, обрушивая мощные удары, от которых рукоять палаша едва не выворачивалась из пальцев. Спасала только корзинчатая гарда, однако ладонь и запястье отчаянно болели. В конце концов, именно бесшабашность шотландского офицера и спасла меня. Он не заметил, что к нему за спину зашёл гренадер и ударил его прикладом мушкета по затылку. Шотландец неловко качнулся вперёд, медленно потянулся левой рукой к затылку, но упал раньше, чем прикоснулся пальцами к ране. Гренадер занёс над ним мушкет, чтобы без пощады добить поверженного врага, однако я успел остановить его.
