— Сильный враг, — протянул Карл Версензе, получивший перед отправкой звание подполковника, — но тем почётней будет с ним справиться.

— Больше шансов, что он с нами справится, — мрачно заметил Губанов. — У нас большая часть солдат — вчерашние рекруты, пороху не нюхавшие толком. Против нас же встанут опытные и закалённые в боях с американскими кочевыми племенами кавалеристы, славящиеся своей жестокостью. Про гвардию и Шестидесятый полк говорить, думаю, не стоит. Боюсь, такого боевого крещенья полк может и не выдержать.

— Должен выдержать, майор, — коротко рубанул полковник Браун, — должен. Для этого я и собрал вас здесь, господа офицеры. Жозеф Бонапарт, как говорят, неплохой король, но полководческих талантов у него нет, а вот гонору хватает. Он считает, что если младший брат его — один из величайших полководцев Европы, то он уж, как старший, должен быть лучше него. К советам своих генералов и даже бонапартовых маршалов прислушиваться он не хочет совершенно, про нашего командира я и вовсе молчу. Ходят слухи, что Жозеф Бонапарт называет генерал-лейтенанта горным медведем. Так что, у нас, господа, всей надежды только на стойкость и отвагу наших солдат. Не важно, чьих, русских, французских, испанских. Фронт битвы растянут до невозможности, резерва практически нет. Центр займут испанцы графа Ги и генерала Друэ, графа д'Эрлона. Левый фланг будет держать армия дивизионного генерала Газана. Нам же, как я уже сказал, выпал правый фланг.

— Отчего же французы отдали нам более почётное положение в битве? — удивился капитан Острожанин.

— Жозеф Бонапарт посчитал, — ответил наш полковник, — что у нас более свежие силы и потому мы сможем более эффективно противостоять врагу.

— Не так и глупо звучит, — заметил подполковник Версензе. — Быть может, вы не правы относительно полководческих талантов Бонапарта-старшего.

— От этого решения мало что зависит, — вздохнул полковник. — На левом фланге у британцев — бостонцы и гвардия, а на правом — драгуны генерала Понсонби.

— Куда ни кинь… — вздохнул Версензе. — Тяжело нам завтра придётся. А что наша кавалерия?

— За нами будет стоять, — ответил полковник. — Как ею распорядятся генералы, не знаю. Но на неё надежды возложены большие. Мы в коннице изрядно превосходим британцев, те сильны только лёгкой американской, и только.

— Если сумеют с толком распорядится, — заметил майор Губанов, — будем надеяться на это, иного нам не остаётся. Стоять насмерть — и ждать удара кавалерии.

— Верно, майор, — закрыл совещание Браун, поднимаясь на ноги. — Господа офицеры, возвращайтесь в ваши подразделения и доведите всё, что узнали здесь до своих солдат и нижних чинов. Все свободны.

— Ефимов, принимай командование, — сказал я поручику, уводившему своих людей на противоположный фланг нашей роты. — Штуцера вы получили и опробовали. Результатами тренировочных стрельб я, конечно, не совсем доволен, но, видно, лучшего в такие сроки не добиться. Значит, стреляйте чаще, как только враг подойдёт на дистанцию, постоянно тревожьте его, чтобы голову поднять боялись лишний раз.

— Есть, — ответил тот, коротко козырнув мне, и повёл своих стрелков на левый край.

Я же, понаблюдав за темЈ как Кмит и Роговцев строят солдат, дождался пока гренадеры мои встанут, как должно тремя шеренгами, вышел вперёд и обратился к ним.

— Солдаты, — сказал я, — среди вас ещё остались два или три человека, что служили в те времена, когда гренадеры носили шапки-митры. И, не смотря на то, что форма с тех пор сменилась, до сего дня носите их в своих ранцах. Ничего скверного в том нет, быть может, иные командиры и ругают своих солдат за то, что они носят знаки прежней формы, но я не их таких. Но скажите мне, старые гренадеры, что было вычеканено на их налобниках? Скажите об этом всем нам, тем, кто не видел их?

— Вашбродь, дозвольте? — спросил седоусый гренадер, кажется, едва не самый пожилой солдат во всём батальоне.

— Вперёд, — кивнул я.

Гренадер снял с плеч ранец и, порывшись в нём, вынул гренадерку. Выйдя из строя, он поднял высокую шапку с блестящим налобником — значит, ухаживал за ней ежедневно — продемонстрировал всем знаки, вычеканенные на нём.

— Ключ и штык, перекрещенные под малым двуглавым орлом, — громко и с гордостью заявил он.

— А теперь, объясни, что сие значит, — приказал я.

— Есть, вашбродь, — рявкнул гренадер. — Наши штыки есть ключ к победе.

— Благодарю, — сказал я, — вернись в строй. — И когда солдат встал к товарищам, продолжил: — Пусть и сменили форму всем, но девизов никто не отменял. Нам сегодня надо стоять насмерть — и не иначе. Мы, гренадеры, станем ключом к сегодняшней победе, а если будем причиной поражения, солдаты, Господом Богом при всех клянусь, я застрелю всякого, кто останется в живых, а после пущу себе пулю в лоб. Не могу я пережить, чтобы первое своё сражение, в котором командую я своим подразделением в полевом сражении, оказалось поражением. Вы поняли меня, солдаты мои?

— Так точно! — грянули солдатские голоса.

— Все, у кого остались митры, — скомандовал я перед тем, как встать на своё место в строю, — сменить на них кивера.

— Есть, — ответили мне три хриплых голоса.

— Кивера оставьте здесь, — сказал я, — заберёте после битвы.

Теперь начиналась самая неприятная часть нашей службы. По крайней мере, для меня. Стоять и ждать врага, пока тот изъявит желание показаться и атаковать. Самому в атаку ходить как-то не приходилось ещё. На сей раз ожидание не продлилось особенно долго. Не успело ещё солнце подняться над горизонтом и обрушить свои уже почти по-летнему жаркие лучи на пыльную землю, а уже застучали копыта. Вскоре появились всадники. Бостонцы носили странные мундиры, несколько похожие на те, что были на серых немцах. Короткие двубортные сюртуки с пелеринами и шляпы с эмблемами. Я видел подобные в трофеях у капитана Жильбера. На налобнике её красовались перекрещенные сабли. Вооружены бостонцы, как и всякие лёгкие кавалеристы, ружьями и саблями. И, похоже, стрелять в нас они не собирались, потому что правая рука у каждого лежала на эфесе.

— К бою! — скомандовал я. — Первая шеренга, штыки примкнуть, приклады в землю! Вторая и третья, заряжай ружья!

Вот чего нам отчаянно не хватало так это младших офицеров. Унтеров и фельдфебелей набирали из толковых солдат, а вот поручиков и прапорщиков было смертельно мало. В такие минуты это сказывалось особенно сильно. Приказ мой передавал солдатам только Кмит, которого поддерживали зычными голосами унтера и Роговцев.

Защёлкали выстрелы штуцеров, купленных мной после Труа у трофейщиков, в дополнение к тем, что мы добыли в битве. Несколько всадников выпали из сёдел, но атака не замедлилась. Ничего, главной целью для стрелков Ефимова будут пехотинцы, что идут на поддержку коннице, вот когда нарезные ружья соберут славную кровавую жатву.

— К залпу товьсь! — скомандовал я и тут заметил, что Кмит протягивает мне «Гастинн-Ренетт». Я усмехнулся, вспомнив, как делал это раньше, а до того, так же протягивал мне этот дуэльный пистолет мой первый командир покойный поручик Федорцов. — Спасибо, поручик, — кивнул я Кмиту, принимая оружие и горсть патронов.