Окружив карету, наша кавалькада двинулась на восток, к границе. Возница щёлкнул длинным кнутом над лошадиными спинами — карета старалась не отстать от всадников.
(из рапорта командира казачьей сотни Донского войска, приписанного к Пограничной страже есаула Рогожкина)
Описанная карета остановилась в полуверсте от нашего поста. Мы занимали позицию на опушке леса и могли отлично наблюдать за нею. Сопровождала её престранная компания. Около десятка человек в штатском, однако, по выправке было отлично видно, что это переодетые солдаты. Выделялся среди них один молодой человек в странного покроя мундире серого цвета. Он явно был командиром среди них. Именно он жестом остановил кортеж и похлопал ладонью по крыше кареты. На его зов из экипажа выбрались двое. Первый в статском платье, второй в белоснежном плаще-пальто и того же цвета костюме, держащий руки в карманах. Они о чём-то переговорили, слова, конечно, расслышать было невозможно.
А вот далее началось необъяснимое, по крайней мере, в тот момент объяснения найти я, лично, не мог. Не смотря на то, что расстались всадники с пассажиром экипажа вполне дружески, к ним вскоре устремились выехавшие из недальнего леска конные, числом до эскадрона. Возглавлял их гренадерского росту человек в зелёном плаще-пальто и кепи, как ни странно, безоружный. Преследователи были одеты в мундиры, подобные тому, что носил один из беглецов. Я тогда посчитал его за дезертира.
Ко мне обратился командир первого взвода моей сотни подъесаул Мурлычёв, предложив вмешаться и помочь беглецам. Он привёл свои резоны. Серые мундиры, явно солдаты прусской армии, а потому наши враги. Соответственно, враги наших врагов, как говорили древние, наши друзья. Я внял этим резонам (приписка на полях неизвестного автора, предположительно, командира гарнизона, в котором служил есаул Рогожкин: скорее всего, стосковался по войне, захотелось, как другие, саблей помахать) и приказал сотне атаковать.
Мы сшиблись с серыми и опрокинули их. Они были неплохими вояками, но куда им до моих казачков. Само собой, предварительно мы обстреляли серых, выбив едва не половину людей. В рукопашной мы одолели их очень быстро, слабы серые оказались против нас. Только тот дылда в зелёном плаще-пальто, был славным бойцом. Он уложил двоих моих казаков из пистолетов, а после подхватил саблю у одного из убитых товарищей и рубился столь отчаянно и лихо, что я пожалел, что он не на нашей стороне. Я лично схлестнулся с ним, едва живым ушёл, он дважды ранил меня и убил бы, не поступи серым приказ отступить. Остатки эскадрона пруссаков окружили карету, в которой приехал человек в белом, и уехали куда-то вглубь Пруссии. Преследовать их я не стал.
— Благодарю вас, есаул, — хрипло произнёс Ахромеев, раны его частично открылись, и сюртук пятнала кровь. — Вы спасли нас.
— Чёрт возьми! — воскликнул командир сотни, которого перевязывал один из казаков, взявший на себя обязанности лекаря. — Да вы русские! Прав ты был, Мурлычёв! Эти люди — наши друзья!
— А кто этот человек во вражеском мундире? — поинтересовался подъесаул Мурлычёв, человек, видимо, по природе своей изрядно недоверчивый.
— Штабс-капитан Суворов, — отдал честь я, — Полоцкий пехотный. Вражеский мундир надел вынуждено.
Мурлычёв, по всей видимости, мне совершенно не поверил, однако Ахромеев вымучено усмехнулся, глядя на него исподлобья.
— Я чиновник тайной канцелярии, — сказал он, — и в гарнизоне доложусь своим коллегам. Меня уже ждут.
— Тогда поспешим, — подкрутил усы есаул Рогожкин, тот самый командир казаков. — Я должен, как можно скорей доложить об этом инциденте.
Дорога до гарнизона заняла меньше двух часов. Ахромеева там, действительно, ждали. Сначала всех нас усадили писать рапорты о произошедшем в Пруссии, причём к неграмотным солдатам моим приставили по специальному мелкому чиновнику, который записывал всё, что они рассказывали слово в слово. И если гренадер и Кмита отправили обратно в полк, то нас с Фрезэром забрал с собой Ахромеев.
— Не бойтесь, господа, — усмехнулся майор. — На войну ещё успеете. Она не скоро будет.
Он привёз нас в виленскую тайную канцелярию и, хотя до казарм нашего полка было рукой подать, дорога туда нам была заказана. Таков был приказ. Положение наше немало напоминало заключение или же домашний арест, что нравилось мне всё меньше. Каждый день, проведённый в комнате на третьем этаже особняка, с окном, забранным решёткой, казался мне веком. Общались мы, в основном, за обедом и ужином, остальное время проводили в библиотеке или фехтовальном зале. Последний был, к слову, весьма убог — в стойке красовались пять старых рапир, пол неровный и даже манекена для отработки приёмов нет. Зато библиотека оказалась выше всех похвал. Она занимала вдвое больше места, чем фехтовальный зал, стенные шкафы тянулись ввысь на добрых полдюжины саженей — перекрытий здесь не было, и чтобы добраться до самого верха приходилось взбираться на лестницы, вроде осадных. Меня весьма забавляла привычка Фрезэра забираться на самый верх в поисках нужной книги, да так и оставаться сидеть там, увлекшись ею, рискуя сыграть с изрядной высоты.
На третий день такого заключения нас вызвал к себе граф Черкасов.
Кабинет графа, казалось, перекочевал в Вильно из Парижа. Те же цвета, обивка стен, шкафы с книгами, стол, за которым сидит его хозяин, только что пистолета не хватает. И Черкасов не изменился ни на йоту. Как и прежде, он обходился без приветствий и сразу перешёл к делу.
— Первым дело, — сказал он, — позвольте поздравить вас, господа, офицеры с невиданной удачей. Замок Ортельсбург уничтожен. Бомбический дирижабль «Святитель Николай» завершил то, что начали поляки Ягелло с литвинами Витовта и гуситы Прокопа Великого, бравшие его в пятнадцатом столетье. Хотя я практически уверен, что майор Криг сотоварищи пережил этот налёт, а то и вовсе не отсутствовал в замке. Так что, Суворов, вам рано расслабляться, ваш мёртвый приятель не оставит вас в покое.
— Спасибо за предупреждение, ваше сиятельство, — кивнул я. — Я буду настороже, пока это существо не сгорит в пламени или не упокоится на дне морском.
— Правильное качество, юноша, — ответил Черкасов, — вы, видимо, не столь безнадёжны, как мне казалось. Не разочаруйте меня. Мира вам выпало весьма мало. Ещё не все в полку знают о том, что через три дня, если считать от этого, будет дан бал в полковом собрании. В честь вашего отбытия в Испанию. Бонапарту после Труа весьма полюбился ваш корпус и его командир. Он отправил Государю письменную просьбу после окончания переформирования направить ваш корпус в прежнем составе на помощь его брату Жозефу, а также маршалам Массене и Сульту, которых сейчас, буквально, громит — именно так, я ничуть не преувеличиваю, молодые люди, — генерал Уэлсли. Этот человек далеко пойдёт, попомните мои слова. Барклаю предстоит противостоять ему, практически, одному, армии Массены и Сульта разгромлены и отступают из Испании, к тому же изрядная часть испанского народа поднялись против Жозефа Бонапарта. В общем, с кем воевать придётся решать уже на месте. Для этого я командирую к вам Ахромеева, скверно, конечно, что он ещё не полностью закончил лечение. Эскапада с Ортельсбургом, надо сказать, изрядно подорвала его здоровье.
— Ну что же, — сказал я на эту длительную тираду, — воевать с британцами нам не впервой.
— Именно, — поддержал меня Фрезэр, — три поколения моих предков били красномундирников. Ещё с Престонпанса и Куллодена.
— При Куллодене, — заметил граф Черкасов, — разбили вас, горцев. Поэтому отец ваш, Март Фрезэр, родственник знаменитого проходимца лорда Ловата, был вынужден покинуть родную Каледонию. Таким образом, Россия обрела славного офицера, надеюсь, вы не посрамите батюшкину честь. Собственно, о вас-то я и хотел поговорить сейчас. В присутствии вашего непосредственного командира, чтобы после не было никаких слухов и недомолвок. Ахромеев отзывается от вас, Фрезэр, очень хорошо и рекомендует вас мне, как весьма перспективного молодого офицера. Люди такого рода нужны нашей службе. Что вы на это скажите?
