— Это, конечно, да, — согласился де Брасиль, — во Франции ещё довольно войск, однако они далеко. Маршалы Сульт и Массена сражаются с Уэлсли в Испании, и, как говорят, терпят от него поражение за поражением. В штабе ходили слухи, что они просили у императора ещё войск, и он собирался дать их им, однако сначала помешала эта идиотская революция, а потом вторжение цесарцы. А это значит, что маршалам в Испании придётся очень туго.

— Считаете, что вам грозит ещё и вторжение британцев через Пиренеи? — поинтересовался Кмит, стоявший тут же, за полевыми работами наблюдал Ефимов.

— Скорее всего, — согласно кивнул первый лейтенант, — к Уэлсли прибыли подкрепления из Северной Америки, а Массена и Сульт остались без солдат.

— Не забывайте, что и у Российской империи есть армии и генералы, — заметил я.

— Их можно разве что дирижаблями быстро сюда доставить сюда, — нашёл и на это свой контрдовод де Брасиль. — Немцы, думаю, уже ударили по Великому герцогству Варшавскому, а оттуда и по вашей западной границе. Готов поспорить на что угодно, что война уже пришла в ваш дом, господа.

— А я позволю себе в этом усомниться, — покачал головой я. — Не так много солдат у Пруссии и Рейнской конфедерации. Мы громили немцев в осьмнадцатом веке, побьём и в нынешнем, девятнадцатом. Брали Берлин в семьсот шестидесятом, возьмём и сейчас.

— Насчёт войск, я могу с вами поспорить, конечно, в сравнении со всеми армия вашей империи, немецкие вооружённые силы — мелочь, однако для того, чтобы захватить Варшавское герцогство, а также оттяпать несколько западных земель у вас и удержать их, немецких полков вполне достаточно.

— Бросьте, де Брасиль, — усмехнулся Кмит. — Немцы разрознены, их армия разношёрстное сборище солдат из десятка с лишним германских курфюршеств, а руководят ими десяток с лишним мелких тиранов, мечтающих о том, чтобы расширить свои скудные владенья. Быть может, они и смогли бы захватить часть нашей территории, но удержать — никогда. Во время войны они могут выступать единым фронтом, однако без общего врага мгновенно передерутся друг с другом. Не удержать им завоёванного.

— Всё это, как говорит, фельдфебель моего стрелкового взвода, — сказал я, — разговоры в пользу бедных. Нам сейчас надо думать не об Испании, Варшавском герцогстве или немецких курфюрстах. У нас есть вполне конкретные проблемы в виде армии фон Блюхера и того, что осталось от армии фон Лихтенштейна. О них нам надо сейчас думать.

— Приземлённый вы, Суворов, человек, — вздохнул де Брасиль. — Совершенно не мыслите о мировой политике. А ведь именно она определяет, с кем мы будем воевать в самом скором времени.

— И что же эта политика говорит о поведении пруссаков и рейнцев? — ехидно поинтересовался я. — Не так давно кайзер Вильгельм Третий лебезил перед вашим императором, и что же теперь? Пруссаки ещё неделю назад бывшие нашими верными союзниками, теперь осаждают нас. Как это выглядит с политической точки зрения?

— Я не политик, — пожал плечами, ничуть не смущённый де Брасиль, — я солдат. Моё дело сражаться, но, как бы то ни было, я человек образованный, из старой дворянской семьи, а не бессловесное орудие, вроде солдата.

Это, конечно, было распространённое мнение о солдатах, особенно в нашей армии, где их и за людей-то не считали. Как же, те же крепостные, только что не работают. Как бы то ни было, оно весьма коробило меня. Я лично всегда считал, что солдат — это в первую голову, человек, такой же, как и все. Это мешало хладнокровно отправлять их на смерть, однако я тогда был простым ротным командиром и всегда сам ходил с солдатами в бой.

К концу второго дня работы были закончены и место за выстроенными нами баррикадами заняли наши сменщики. Похоже, теперь нам придётся ними делить позиции. Так оно и вышло, мы с де Брасилем дежурили днём, а Бушмакин и безымянный француз — ночью. Если уж быть точным, дежурили там не одни мы, мы обустроили позиции для всего батальона, как выяснилось позже — его солдаты в это время помогали окапываться артиллеристам.

— Здесь будем принимать удар кавалерии, — сообщал нам майор Губанов. — Нам завтра должны подвезти пару лёгких шестифунтовок, они будут вести огонь картечью. Как только в атаку пойдёт вражеская пехота, отстреливаемся, сколько сможем, но в рукопашную не вступаем, прикрываем отход артиллерии, а потом сами отходим вглубь города. Там уже готова вторая линия и сапёры с пионерами готовят третью. Будем драться за город сколько сможем. В рукопашную вступим только на третьей линии.

— Людей будем беречь, — сказал капитан Антоненко, получивший звание толи за Трафальгар, толи за Труа, хоть оба этих сражения мы проиграли. — Но ведь, чтобы отойти с одной линии обороны к другой, придётся оставлять взвод прикрытия, который почти наверняка погибнет полностью.

— Да, капитан, — согласно кивнул Губанов, — именно так. Однако это куда лучше, нежели уложить всех людей разом на окраинах города.

— Почему бы не отвести всех ближе к центру? — спросил штабс-капитан Зенцов, ещё не вполне оправившийся от ран и, как говорили, попросту сбежавший из госпиталя.

— Не смотря на потери в битве, — ответил майор, — нас очень много. Не забывай, в городе кроме нас ещё есть люди, а в центре и так уже не протолкнуться от солдат и офицеров. Кроме того, если враг займёт пригороды и установит тут свою артиллерию, то сможет бить по центру из тяжёлых и средних пушек. Вот тогда нам придётся, действительно, туго.

— Но ведь если мы отступим чуть позже, — возразил Зенцов, — то враг всё равно сможет установить пушки, и отроет огонь.

— На штурм со всех сторон у немцев сил не хватит, — сказал на это Губанов, — и там, где они прорвутся через первую линию, то не смогут установить там пушки, потому что по ним будут бить со второй линии. А когда усилят нажим на эту часть города, то на этом направлении уже будут стоять наши пушки и когда немцы попытаются закрепиться там, они тут же откроют по ним огонь.

Офицеры батальона собрались в нашем импровизированном штабе. Небольшом доме между первой и второй линией баррикад. Мы заняли самую большую комнату дома, рассевшись вокруг длинного стола, вокруг которого раньше, видимо, собиралась за обедом вся семья хозяина дома. Где он и кем он был, никто не знал. Однако человек, наверное, был осмотрительный, потому что вовремя сбежал со ставшей опасной окраины города.

— Как считаете, господин майор, — поинтересовался командир второй роты капитан Пётр Острожанин, — станут ли немцы ждать подхода фон Кинмайера или атакуют в самое ближайшее время?

— Раз не напали тут же, — сказал Губанов, — значит, ждут Кинмайера. Видимо, фон Блюхер хочет и дальше римскими руками загребать жар.

— Но не такие уж цесарцы и дураки, чтобы и дальше подставлять за немца грудь?! — воскликнул Антоненко. — Чем же их так прельстили пруссаки и рейнцы? Сначала обстреливали, а потом вроде как на их сторону перешли. В голове не укладывается, если честно сказать.

— Политика, — словно брань выплюнул Зенцов.

— Во время битвы немцы могли уже перейти на сторону цесарцев, — предположил я. — Я был в немецком штабе в середине битвы, как раз перед атакой нашей кавалерии с фронта и тыла. Их артиллеристы работали как проклятые, а вот толку от их усилий было очень мало. Такое впечатление, что они били по известным цесарцам ориентирам.

— А что вполне может быть, — сказал Острожанин. — Изображали активность, усыпляли наше внимание, а между тем готовились вероломно ударить нам во фланг.

— Этого нападения ждали и в нашем штабе, — добавил я, — поэтому и сосредоточили всю тяжёлую кавалерию напротив их позиций.

— Не слишком-то это помогло, — заметил недолюбливающий меня Зенцов. — Перемудрили штабные головы.

— Прекратите, штабс-капитан, — остановил его майор Губанов. — Ваша ирония неуместна.

На такой вот ноте и закончилось наше совещание. Офицеры разошлись по позициям.

Врага мы ждали ещё два дня. Дежурили на баррикадах, высматривая в зрительные трубы, передаваемые от офицера офицеру, строящихся немцев и цесарцев. Они собирали против наших позиций значительные силы пехоты и кавалерию, в основном, римскую. А вот артиллерии никто не заметил, быть может, по нашему примеру её подтянут туда, где прорвутся, или же здесь не основное направление удара, а так — силы наши распыляют. У них-то солдат куда больше. Фон Кинмайер, судя по коричневым мундирам пограничных полков Восточной Европы, уже привёл свою армию.