— Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, — снова представился я, отдавая честь, — к генералу фон Блюхеру.

— Я - генерал фон Блюхер, — сказал мне седовласый генерал с чёрными усами в шляпе-двууголке и синем мундире. — Что у вас?

— Генерал-лейтенант и его величество Наполеон Бонапарт, — сказал ему я, — интересуются у вас, когда вы намерены вступить в битву. А если быть точным, на чьей стороне вы будете сражаться?

— Ваши командиры считают, что мы не сохраним верность союзническому долгу? — поинтересовался Блюхер. — Это можно расценить как оскорбление.

И тут меня прорвало. Слишком ещё свежи были воспоминания о гусарах Ладожского, мчащихся наперерез римским кирасирам. И эти люди, стоящие тут и наблюдающие за битвой, как в театре, из ложи, говорят мне об оскорблениях.

— А не является оскорблением то, — ледяным голосом произнёс я, — что вы стоите тут, когда мы, ваши союзники, сражаемся в десятке вёрст и гибнем у вас на глазах?

— Адъютант Бонапарта, — усмехнулся на это Блюхер, — сообщил мне, что французский император, считает, что может управиться с цесарцами и британцами и без нас. Вот теперь я смотрю, как это у него получается.

Сказать на это было нечего. Я забрал у конюха поводья коня и, отдав честь, направился обратно. В немецком лагере мне нечего было делать. Но и назад прорываться будет очень тяжело. Пользуясь разладом в стане врага, цесарцы и британцы отрезали нас, вклинив между позициями несколько батальоном гренадеров и два полка гвардейских кирасир. Не смотря на атаки нашей тяжёлой кавалерии, оттеснить их не удалось. К тому же, немцы намеренно, как будто бы не замечали этой группировки, их пушки стреляли куда угодно, но только не по ней.

В общем, я был в относительной безопасности только у немцев, ведь и в их сторону не прилетела ни одна пуля, да и возвращаться к своим было не с чем. Я остановился в стороне от штаба фон Блюхера, на небольшой возвышенности, и принялся осматривать битву в зрительную трубу, выжидая удобного момента, чтобы всё же рвануть к своим.

Как оказалось, место я выбрал самое неудачное, какое только мог. Всего в двух шагах от меня расположился за небольшим походным столиком невысокий толстый молодой человек в мундире знакомого мне цвета и покроя и очках в роговой оправе. На столике перед ним стояло такое количество снеди, что сразу становилось понятно, отчего он такой толстый. За спиной его стояли двое. Первый уже виденный мною дважды — фон Ляйхе, всё в том же кожаном плаще-пальто, фуражной шапке и маске с окулярами. Второго же я не знал, на такого раз поглядишь — никогда не забудешь. Гренадерского роста, косая сажень в плечах, каменное лицо с красными, будто у альбиноса, глазами, белыми волосами. Поверх мундира он носил плащ-пальто столь же странного покроя, хоть и отличного от иных, какие носили серые офицеры, и суконное, а не кожаное, а на голове не фуражную шапку, а матерчатое кепи с козырьком и серебряной эмблемой в виде германского орла, держащего что-то в лапах. Чуть дальше стоял целый взвод серых солдат.

— Молодой человек, — обратился ко мне толстяк, — вы по-немецки говорите?

— Говорю, — ответил я, подходя к ним, ведя коня в поводу. — С кем имею честь?

— Майор Криг, — не вставая, представился он, — а вас как звать?

— Штабс-капитан Суворов, — сказал я. — Я вам вид не закрываю?

Этот человек с первого мгновения произвёл на меня не просто скверное, а откровенно отталкивающее впечатление. Вроде бы и не урод, разве что толст уж очень, однако все манеры его и прочее… Разговаривать с ним не хотелось совершенно.

— Ничуть, — усмехнулся майор Криг, — ничуть. Отличный вид отсюда открывается на битву. По мне, нет ничего лучше, нежели смотреть на сражение с удобной точки. Как вы считаете, штабс-капитан?

— Я считаю, герр майор, — грубее, чем стоило бы, ответил я, — что любой настоящий мужчина должен участвовать в сражении, а не наблюдать за ним.

— Для чего вы сразу же пытаетесь меня оскорбить? — поинтересовался майор.

— Отнюдь, герр майор, — покачал головой я. — Я просто высказываю своё мнение, как вы — своё.

— Ну, вот опять, — вздохнул майор Криг. — Все вы так себя ведёте, а после жутко обижаетесь, что я на вас гауптмана Вольфа натравливаю. Те, кто жив остаётся. Хотя таких не было ещё ни разу. — Он от души рассмеялся своей неказистой шутке.

Я предпочёл промолчать.

— Поймите, — сказал он, — я человек очень любящий войну. Всей душой. Искренне. Вот только воевать, ходить в атаки, стрелять из мушкета, скакать на лошади, я всего этого не умею. Зато у меня неплохо получается штабная работа, если это можно так назвать. — Майор снова усмехнулся, на сей раз, совершенно непонятно чему.

— Не знаю как вы, герр майор, — ответил на это я, — но я предпочитаю обратное. Я считаю, что стоять и наблюдать за битвой, будучи военным, способным, к тому же, самому принять в ней участие, это либо трусость, либо элементарная подлость! А, скорее всего, оба эти качества разом!

— Großer Gott! — вскричал майор Криг. — Все вы, молодые офицеры, всех армий одинаковы! Вам бы только в атаку кидаться! Да что бы вы делали без нас, штабных офицеров?! Вы б даже не знали, кто ваш враг и где он!

— У каждого свой род занятий, — не слишком-то вежливо перебил его я. — Позвольте откланяться! Мне надо возвращаться в штаб наших войск.

Я вскочил в седло и поскакал в облако порохового дыма, накрывшего левый фланг нашего войска, под прикрытием которого решил проскочить до нашего холма.

— GlЭckliche Reise! — донеслось мне в спину.

— Danke schЖn! — обернувшись через плечо, бросил я, коротко отдав честь майору.

Я нырнул в зловонное облако и едва не задохнулся. Глаза наполнились слезами, так что я почти ослеп. И теперь ехал практически не разбирая дороги и молясь, чтобы меня вынесло к своим, а не к врагу. Зря надеялся на божью помощь и удачу, не прошло и минуты, как я налетел на знакомых римских кирасир. Они мчались прямо на меня — встречи было не избежать. Вскинув палаш, я устремился на них. Теперь надежды мои были лишь на то, чтобы прикончить хоть пару цесарцев, прежде чем удар вражьего палаша оборвёт мою жизнь.

Перезарядить пистолет я позабыл, а выдёргивать левой рукой второй было очень уж неудобно, потому я полагался только на сталь. Первого кирасира я срубил ударом по голове, лишённой гребнистой каски. Следующие обрушили на меня град ударов, которые я, как успевал, отбивал, однако очень скоро меня достали в правый бок, несколько раз ранили в левую руку, а потом и по голове. Слава Богу, вскользь. Кровь хлынула рекой, попала даже в рот, и я ощутил её металлический привкус. В глазах потемнело, я покачнулся в седле и рухнул во мрак.

— Живой он, Петро Иваныч, как есть живой.

Это было первое, что я услышал, придя в себя. Оказывается, я всё ещё сидел в седле, однако держался в нём исключительно благодаря паре верёвок, которыми был привязан к седлу, и тому, что меня прислонили спиной к холодному стволу дерева. Конь подо мной нервно переступал, отзываясь на грохот пушечных залпов. Меня окружали донские казаки, видимо, те самые, войскового старшины Смолокурова, что зашли цесарцам в тыл.