И конвоир, мгновенно потеряв к Сашке интерес, поспешил отвести глаза.
Но где же Вадим?..
Уже девять утра. В этой камере Сашка уже семнадцать часов. Ровно в шестнадцать часов пятнадцать минут прошлого дня судья Центрального суда по фамилии Марин подписался под своим решением лишить Пермякова свободы на десять суток. Следователь знал, что будет происходить эти десять дней. Допросы, допросы, допросы, чередующиеся с шантажом, уговорами и угрозами… Ему ли это не знать?
Он с усмешкой подумал о том, что, если бы выпускников юрфака, подобно студентам медицинского, которым устраивают частые экскурсии в морг, запирали бы на десять суток в СИЗО, может быть, что-то в их воззрениях и изменилось бы. Может, и вели бы себя по-другому – больше понимали чувства подследственных, знали наверняка, что делают…
Сашка на экскурсии. Разница со стажировкой лишь в том, что эта экскурсия может закончиться не через девять оставшихся суток, а через лет семь-восемь. Если дело попадет к судье, подобному Марину, так оно и будет. Этому для ареста следователя хватило липовых бумаг, тому хватит липового обвинительного заключения.
Но где же Вадим со Струге?..
Глава 3
Войдя в суд, Антон Павлович заметил необычное оживление на первом этаже. Вот-вот из СИЗО должны были привезти подсудимых, ожидающих этого часа, как манны небесной. Двое судебных приставов скучали, лениво рассматривая толпу перед собой. Чьих-то мам, пап, родственников и друзей они наблюдают в девять часов утра ежедневно. Подъедет автозак к тыльному входу, они тут же перекроют проход, и уже из-за их спин прибывшие будут рассматривать лица тех, кого привезли из тюрьмы. Ради этих трех-четырех секунд, за которые можно крикнуть «Держись, Серега!», тихонько подвыть или просто помахать рукой, они здесь и стоят. Короткие резкие щелчки запираемой двери караульного помещения – и толпа начинает подниматься наверх, на второй этаж. Через сорок минут – час подсудимых разведут по залам заседания, и можно будет наглядеться на них вволю. Наглядеться так, что все присутствующие перестанут понимать реальность происходящего. Решетка, разделяющая подсудимых и зал заседаний, словно растворится, и будет казаться, что вот-вот недоразумение будет устранено и можно будет взять подсудимых за руки и увести из этого серьезного заведения домой.
Прозрение наступит, когда за руки из залов заседаний подсудимых выведут не мамы, папы и знакомые, а конвой. И все начнется сначала…
Можно не стоять на проходе – через час можно будет наглядеться вволю, но люди стоят. Так они посмотрят на прибывших на три-четыре секунды больше.
Антон Павлович, несмотря на жесты приставов – «Проходите, пожалуйста…», – терпеливо дождался, пока проход наверх станет свободным для всех. Струге знает цену трех-четырех секунд, поэтому никогда не позволит себе сделать так, чтобы вместо лиц близких собравшиеся в холле лицезрели его широкую спину.
Жаль, что об этом не думает судья Марин, вошедший в суд первым. Мало того что он воспользовался учтивостью приставов, он еще и задержался около них, пытаясь выяснить, почему вчера в его кабинете бушевал гражданин. Тот бушевал, а судья целую минуту не мог вызвать человека в форме.
– Камельков!.. Свинаренко!.. Баюн!.. Вылежанин!.. – выкрикивает конвойный.
Люди в темных одеждах спрыгивают с подножки автозака и бегом, стараясь не поднимать головы, забегают в суд. Три-четыре секунды их видно, пока они забегают в коридор, преодолевают по нему четыре метра до входа в подвал и скрываются там.
Пытаясь вынырнуть из-за спины Марина, свидетели, родственники и друзья бегунов ищут знакомые лица.
Но спина Марина не уже, чем у Струге. Поэтому как следует можно рассмотреть лишь ноги и макушки коротко стриженных затылков.
– Вон он, Серега! – толкает стоящего рядом братка № 1 браток № 2. – Его кроссы! Мы с ним в «Найке» полгода назад вместе брали…
– Сына, мы здесь!..
Сегодня толпе не повезло: какой-то мужик в сером костюме и очках перекрыл весь коридор.
Погудев, толпа расходится. Кто-то – из нетерпеливых – поднимается наверх, предчувствуя, что им не хватит стульев. Те, что опытнее, на ходу вынимая сигареты и папиросы, следуют на улицу. До процесса минимум полчаса, а такого случая, чтобы кому-то в Центральном суде не хватило стульев, на их памяти не случалось.
Струге тоже идет наверх. В свой кабинет, в котором его уже наверняка ждет Алиса. Ждут на столе разложенные секретарем дела, назначенные на сегодня, краткий доклад о ситуации в суде (не секрет, что секретари знают это лучше судей) и кружка горячего кофе. Антон никогда не просит делать второго и последнего – его интересует лишь порядок в толстых папках, но секретарь на то и секретарь, чтобы лучше судьи знать, что судье нужно.
Весь путь от дома до суда Антон Павлович несет в одной руке пиджак, а в другой – порезанный в прошлом году дрожащей наркоманской рукой портфель. Перед судом он пиджак надевает. Дело не в чрезмерной строгости, а в банальном приличии. Белая сорочка настолько тонка, что не заметить на левом плече судьи наколку в виде головы тигра и буквами «ПВ» может только слепой. А объяснять каждому встречному в Центральном суде, что это не зоновская тату «Загрызу администрацию», а память о службе в погранвойсках…
– Антон Павлович, доброе утро! Вчера вечером… Сегодня утром… Завтра будет…
– Потом, Алиса, потом. Дела готовы?
– Да.
– Хорошо. Я сейчас вернусь.
Судья опустил на свое кресло портфель, застегнул на пиджаке верхнюю пуговицу и вышел из кабинета.
Владимир Викторович Марин пришел в Центральный суд несколько лет назад. Он так и говорит, когда заходит об этом речь: «Я работаю в суде заместителем председателя вот уже несколько лет и…» И дальше по тексту, по необходимости.
И его все понимают. Понимают, потому что формально он прав. Он действительно работает в Центральном суде несколько лет и действительно в должности заместителя председателя. Но свою фразу он может произносить с легкостью лишь за пределами этого суда. Проблема в том, что в этом суде все знают, что судьей Марин работает два года, а в должности председателя – три месяца. Как известно, два преступника – это уже организованная группа. Соответственно, два года – не один. То есть – уже несколько. А кто за стенами суда будет разбираться, сколько из этих нескольких лет Марин работает в должности зампредседателя?
Причина такой стремительности в реализации задуманного кроется не в гениальности Владимира Викторовича и не в его паранормальных особенностях выносить приговоры по сложным делам во время одной выкуренной трубки. До Шерлока Холмса, как и до просто порядочного человека, Владимиру Викторовичу далеко. Зато у него есть другие способности. Одна из таких – точное выполнение задач, поставленных руководством. Руководство для Марина – председатель областного суда Игорь Матвеевич Лукин, а дальше – по ниспадающей: председатель квалификационной коллегии, председатель совета судей, председатель Центрального суда… Впрочем, на последних можно не обращать внимания, если у тебя все в порядке с Игорем Матвеевичем.
Проблема лишь в том, что при отправлении правосудия у судьи не может быть руководителя.
Было странно и не совсем приятно видеть, как покрасневший от неудобства Николаев – председатель Центрального суда – три месяца назад, на совещании, сиплым голосом говорил: «Владимир Викторович, он человек внимательный, старательный… Вдумчивый… В общем, достойный. Он назначен моим заместителем по рассмотрению уголовных дел. Так что прошу любить и жаловать…»
Мерзко было не потому, что Николаев стыдился того, что говорил об уже свершившемся факте. Гадко становилось от того, что Марин – человек, прибившийся к коллективу два года назад, – сидел, словно лягушка, надутая через задницу посредством соломины, и удовлетворенно жевал губами.
Покраснеть бы ему да вымолвить: «Что вы, Виктор Аркадьевич… Зачем вы меня так, перед судьями?.. Я же сопляк еще, хоть и тридцать пять мне… И судей вы зачем так?… Они, что ли, не вдумчивые, по семь-восемь-девять лет отпахавшие? Или Струге не настолько внимательный и старательный, чтобы, отсудив червонец лет, замом не стать?»