– Ручку с карандашом приготовил? Можешь отложить, они тебе не потребуются. Перец, проходящий в связи с Семенихиным Олегом Александровичем, это Перченков Виктор Владимирович, семьдесят восьмого года рождения. Ранее судим с отбыванием наказания в колонии общего режима за хранение наркотиков. Наркоман. В настоящее время находится в федеральном розыске за разбой за следственным отделом Центрального РОВД. Двое соучастников задержаны, в отношении него дело выделено в отдельное производство. Само же дело передано в Центральный районный суд и находится на рассмотрении у федерального судьи Струге А.П. Не хочешь встретиться, Антон?..

В руке судьи хрустнул карандаш.

Вопреки совету Пащенко он стал записывать каждое его слово. Но едва грифель вывел на листе бумаги фамилию «Перченков», Струге перестал писать. Еще полтора часа назад он сгорал от нетерпения, ожидая звонка от прокурора, чтобы потом помчаться в указанном направлении. Он дождался звонка, только теперь спешить было некуда.

Перченкову не имеет смысла закручивать тонкую комбинацию по продаже Цебе дела. Это его дело – Перченкова. Того самого Перченкова, который проходил по одному с Цебой делу о разбое. И это как раз тот случай, когда дело сжигается, рвется сразу же, едва попадает в руки.

– …Я не слышу ответа, Антон.

Услышав в трубке голос, Струге понял, что сидит, откинувшись на спинку и держит трубку в откинутой в сторону руке.

– Что ты говоришь?

– Я спросил: ты встретиться не желаешь?

«Теперь можно делать все, что угодно, – думал Струге. – Можно встречаться, можно не встречаться. Можно рассматривать дела, не заботясь о качестве работы. Теперь можно не думать о том, что тебя вытянут на ковер квалификационной коллегии судей и начнут пытать: а почему у вас, Струге, так много отмененных приговоров? А почему на вас так много жалоб? А почему вы иногда опаздываете на работу? Почему играете в футбол и не блюдете честь судьи?

Можно улыбаться и махать рукой. На все эти вопросы можно не отвечать по одной простой причине – его вышибут из суда гораздо раньше.

– В кафе, – сказал Антон. – В восемнадцать часов. Я угощаю.

Теперь даже поздно проситься в добровольную отставку. Известие об утере уголовного дела застанет всех в самом начале этого бюрократического процесса. Да и не стал бы Антон затевать эту жалкую игру.

Олежка Семенихин, милейший человек, уходя из кабинета даровавшего ему свободу судьи, захватил с собой уголовное дело по факту обвинения своего зоновского корешка. И не было в этой светлой голове даже мысли о том, чтобы превратить это дело в денежные купюры. Он просто спасал лагерного друга от «ходки» на «строгач». Случилось чудо – друг спас жизнь друга.

А Витя Перченков, тоже милейший человек, разрядил в своего спасителя охотничий обрез. Как все загадочно в этом мире, как необъяснимо… Самым же необъяснимым будет то, что за все эти проделки казнить будут Струге, который законно оправдал Семенихина. А ничего бы этого не было, если бы Антон Павлович поддался уговорам оперов из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Они ведь говорили тебе, Струге: садить его, гада, нужно! Город еще хлебнет горя с этим подонком!

И что сделал честный судья Струге? А ничего особенного. На основании положений ныне действующего законодательства, он признал доказательства, собранные милицией в отношении гражданина Семенихина, недостаточными. Так Синий оказался на свободе, а теперь появится причина для возбуждения уголовного дела в отношении самого Струге.

– А с чего ты взял, что Семенихин отдал дело Перченкову?

Пащенко – как всегда спокойный и рассудительный – терпеливо дожидался, пока в бокале осядет пена.

Рассказав прокурору о своих напастях, Струге почувствовал, что предполагаемого облегчения так и не наступило. Этот вопрос Пащенко он отнес к разряду бестолково-успокоительных, которые задаются лишь для того, чтобы зародить в собеседнике необоснованную надежду. «У него рак? Какой кошмар! Ничего, все будет нормально». При этом всем хорошо известно, что ничего нормального произойти не может, ибо ЮНЕСКО, которое обещало выстроить памятник из чистого золота тому, кто найдет лекарство от рака, его до сих пор не выстроило. Хотя золота – хоть завались. Так же и здесь. «Твое дело у одного из основных обвиняемых? Ерунда – он его носит с собой и собирается вернуть в суд».

– А почему, собственно, Семенихин, который доверяет напарнику настолько, что вместе с ним идет на убийство и разбой, не будет отдавать ему уголовное дело? – вопросом на вопрос ответил Струге.

– Но почему тогда Перченков стрелял кабаньей картечью в своего друга? Так оригинально поблагодарил за оказанную услугу?

Пащенко дождался своей минуты и припал к бокалу. Пиво в этом кафе он ценил. Осушив сосуд наполовину, он поставил его на салфетку.

– Тогда давай считать, судья, – сказал он, шаря в карманах. – В томе любого дела двести пятьдесят листов. Ты пошел по следу так быстро, что возможности для уничтожения такого количества бумаги у Перченкова практически не было. – Найдя сигареты, он на секунду задумался. – Даже теоретически. Это, во-первых. Во-вторых, Семенихин мог не отдать ему дело сразу. Поскольку мы знаем, чем закончился их последний разговор, ясно, что не такая уж дружная это была компания. А раз так, то почему нельзя предположить, что Синий шантажировал Перца? А? Если даже дело все-таки попало в руки последнего, то у него даже сейчас нет времени на уничтожение бумаг. Из двух квартир ты его уже выдавил. Значит, он остался практически на улице. Жечь дело в подворотне? Представляешь, сидит перед костром чувак, отрывает лист за листом и кидает в огонь… «Здравствуйте, вы что тут делаете?» – «Да так, ничего – уголовное дело жгу. И еще, если вам интересно, я в федеральном розыске».

– Что-то я не въезжаю, брат, – признался Антон. – К чему ты клонишь?

– Я не клоню, а заявляю. Со всею ответственностью, Струге. Это тебе кажется, что толстое уголовное дело очень просто уничтожить. Раз – и его нет. А Перцу его нужно именно у-нич-то-жить! Без следа. Чтобы ни строчки не осталось. Эту работу никому не поручишь, иначе потом остаток жизни будешь мучиться вопросом, хорошо ли уничтожено дело. А Перцу сейчас это просто некогда делать. И негде. Ему даже податься на машине Семенихина некуда. Он на территории Тернова вне закона. Дело спрятано, я уверен в этом. И Перченков будет ждать того часа, когда появится возможность спокойно сесть и похерить трехмесячный труд милицейского следователя. Хотя…

Антон поднял на Пащенко молниеносный взгляд.

– Что?

– Хотя эти рассуждения верны, если Семенихин все-таки успел передать подельнику папку. В противном случае, шансы найти ее равны один к миллиону.

Струге и сам все понимал. Пока есть направление работы, нужно пользоваться отведенным для этого минимумом временем. Теоретически это – две недели. На практике же Перченков мог остановить ход секундомера в любое мгновение.

– И потом, Антон, есть еще одна причина, которая не позволит Перцу мгновенно сжечь дело. Показания.

– Не понял. – А вот этого Струге действительно не понимал. – Какие показания?

Вадим допил пиво до конца и подал знак бармену. Это кафе было «своим», то есть каждый, кто в нем находился – от хозяина до посетителя, – знал возможности друг друга. Можно было не сомневаться, что через минуту перед двоими мужиками в штатском вновь появятся наполненные бокалы и чистые пепельницы.

– А ты бы не хотел, находясь в розыске, хотя бы одним глазком взглянуть на протоколы допроса и выяснить, кто тебя на самом деле сдал? Перец в бегах, а это означает, что основная часть следствия прошла без его участия. Если верить моей информации, на момент задержания преступников в квартире потерпевшей находилось лишь двое злоумышленников. Перченков успел улизнуть в момент облавы. Кто же сдал? Кто самое слабое звено в команде? Гражданину Перченкову – с его восемью классами образования – понадобится минимум пять дней, чтобы тщательно ознакомиться с делом и найти в нем ответы на свои вопросы. Понял? Время у тебя есть, но его так мало, что даже естественные надобности лучше на ходу справлять. Так что допивай и пошли отсюда к чертовой матери…