– Опять нытики прибыли... – догадался яростный болельщик.

Переложив банку из правой руки в левую, он взялся за замок и прильнул к «глазку». В окуляр деформирующего изображения глазка Решетуха увидел молодого человека. Тот стоял, засунув руки в карманы, и смотрел куда-то в сторону. Мише это не понравилось.

– Предъяви фас! – попросил он, после чего пришелец отшатнулся от двери, словно пораженный электрическим разрядом.

Однако фас предъявил, и взору расстроенного неудачей хоккейной сборной фаната предстало веснушчатое лицо молодого тщедушного гостя.

– Кто такой? – спокойно осведомился Решетуха, не надеясь понять ответ.

Лицо, приблизившись к глазку, пошамкало губами, полезло под одежду и обнажило какое-то удостоверение.

– Опять старье нажаловалось! – тихо для себя, но не для покрова ночи возмутился Миша. – Ментов тут только не хватало!! Дома сидеть надо в это время, а не обходы делать! Не уважаю мужиков, не интересующихся спортом!..

Вскрыв банку, он сделал два яростных глотка и открыл дверь...

Уголовное дело по факту причинения гражданину Решетухе вреда средней тяжести легло на стол молодого судьи Центрального районного суда города Тернова Левенца Павла Максимовича в середине марта 2003 года.

Павел Максимович был не просто молод по судейским меркам. Он был чудовищно молод. Закончив юрфак в двадцать два года, он пять лет волок лямку в должности юриста в строительной корпорации «Кров без границ». После этого, успешно сдав экзамены, он получил удостоверение, подписанное самим Президентом страны. Двадцать семь лет для судьи – возраст рискованный, однако все требования, предъявляемые для кандидата на эту должность, были выдержаны. Ему более двадцати пяти от роду, у него высшее юридическое образование и не менее, а даже более пяти лет юридического стажа. Все по правилам, и Паша Левенец, по студенческому прозвищу Ленивец, превратился в Павла Максимовича, Его Честь федерального судью Центрального районного суда.

Не понятно, чем руководствовался председатель упомянутого суда Виктор Аркадьевич Николаев, назначая очевидного «цивильного» судью на рассмотрение уголовных дел, однако Левенец занял кабинет, соседствующий с самым известным в городе судьей по фамилии Струге. Эту фамилию Павел Максимович слышал еще в институте. На приговорах Струге решались задачки по праву и проводились занятия по профессиональной этике юриста. Струге уже сам не помнил, при каких обстоятельствах и в каком году ему приходилось оглашать приговоры по сомнительным делам, а вот Левенец помнил очень многие эпизоды из жизни знаменитого скандального судьи. Собственно, он и в судьи-то подался исключительно ради того, чтобы стать юристом, хоть чем-то похожим на Струге. Он даже не мечтал попасть в Центральный суд, однако судьба распорядилась так, что не только стал членом команды этого суда, но и кабинет получил тот, что соседствовал с кабинетом Антона Павловича.

Понимая, что его судейское реноме во многом будет зависеть не только от законности выносимых приговоров и качества рассматриваемых в кассационной инстанции дел, но еще от его поведения в тесном судейском мирке в здании на улице Красных Партизан, Павел Максимович первый месяц службы посвятил разведке. Разведкой он называл установление взаимоотношений всех членов судейского коллектива и выяснение для себя правильной тактики последующего поведения.

Присутствуя на судейских совещаниях, регулярно устраиваемых Николаевым, Павел Максимович впитывал в себя, как губка, каждую нотку настроения коллектива. Авторитет Николаева был для него непоколебим. За месяц Левенец сделал пока один лишь вывод. Деятельность маленького мирка, именуемого районным судом, – не что иное, как работа разведчиков в тылу врага или труд старателей в период фарта. Каждый судья носит в себе загадку, стараясь хранить ее при любых обстоятельствах, при этом всяческими путями пытается узнать тайну, которую носит коллега. Личные отношения сведены к минимуму.

Была еще одна странная вещь, не заметить которую было невозможно. На всех совещаниях Николаев доводил до судей свои решения по различным вопросам. В этом, если быть откровенным, ничего странного нет, однако все указания председателя суда заканчивались вопросом «Как вы считаете, Антон Павлович?». Вот это и было странным. Антон Павлович Струге – такой же судья, как и Левенец. Такой же судья, как и все прочие, кто отправлял правосудие в Центральном районном суде. Однако, принимая решение по тому или иному организационному вопросу, свою речь председатель заканчивал неизменным обращением к Струге: «Как вы считаете, Антон Павлович?» И Антон Павлович вяло жал плечами, теребил мочку уха, кривился и отвечал так, что у Левенца на спине коробилась кожа.

– А я откуда знаю? – разрушая выстроенный Левенцом за студенческие годы миф о гениальности Струге, отвечал Антон Павлович. – Я что, Даль, что ли, все знать?

– Ну, одна голова – хорошо, а две – лучше, – настаивал Виктор Аркадьевич.

– Одна голова – хорошо, а две – уже некрасиво, – заканчивал всякий раз Струге.

«Хам», – всякий раз отмечал про себя Павел Максимович.

Однако мысль о том, что за этим показным равнодушием и снобизмом прячется душка, Левенца не оставляла. Пытаясь выяснить натуру скандального, но при всем том талантливейшего судьи, Павел Максимович решил делать выводы, не наблюдая за Струге со стороны, а в ходе непосредственного контакта. Однако вскоре его постигло такое жуткое разочарование, что мнение о гении Струге, пересказываемое различными источниками, у Левенца поблекло окончательно. Пару раз он заходил в кабинет к Антону Павловичу с просьбой дать совет при рассмотрении того или иного дела. И оба раза он заставал его пишущим за своим столом какие-то документы. Струге оказался на поверку настолько хамоватым, что даже не поднимал на вошедшего коллегу глаз.

– Антон Павлович, зная ваш опыт, я хотел бы проконсультироваться у вас по одному делу...

Левенец даже не успевал открыть рта, чтобы сказать о самом деле, как Струге, не отрываясь от своей писанины, поднимал со своего стола истрепанный Уголовно-процессуальный кодекс и с грохотом бросал его через весь кабинет к Павлу Максимовичу. Все, что оставалось Левенцу, – это смотреть на подъехавший по столешнице видавший виды фолиант.

Впервые Левенец отнес столь безнравственный поступок за счет занятости известного судьи. Но когда он повторил попытку данного метода разведки, с ним произошла та же самая история. Полет кодекса через кабинет, громкий хлопок книги о столешницу... И вот уже трактат останавливается у самой полы пиджака стоящего напротив Струге Левенца.

«Читай, придурок», – два раза подряд перевел для себя молчаливый жест Струге Павел Максимович.

Замок был разрушен. Красавица превратилась в чудовище, и никакой надежды на хеппи-энд нет и быть не может.

Как часто бывает в таких случаях, молодой организм, не натренированный схватками, слегка надломился. Павел Максимович нашел поддержку там, где добиться ее было легче всего. Его советчиком и покровителем стал судья того же Центрального суда Кислицын Игорь Пантелеевич. И, как водится, эта поддержка была получена именно тогда, когда Левенец находился в состоянии психологической борьбы с самим собой. В силу своей молодости и отсутствия опыта в судебных межличностных передрягах Левенец даже не имел представления о том, что в судебной власти, как и во власти законодательной, существуют коалиции, оппозиции и одномандатные депутаты. Однако во власти судебной, в отличие от власти законодательной, их борьба происходит невидимо для обычного глаза.

Душкой оказался именно Кислицын, хотя о нем в институте Левенец не слышал ни слова. Впрочем, заслуги быть услышанным в вузах удостаиваются немногие.

– Ты не обращай внимания на некоторых наших судей, – мягко увещевал Павла Максимовича Кислицын.

Он стал частым гостем в кабинете молодого судьи и, на правах уже хорошего знакомого, подходил к окну и закуривал. Левенец знал, что курить в суде запрещено самим председателем, и то, что Кислицын при нем дымит в кабинете, заведомо зная, что это способно вызвать неудовольствие Николаева, внушало Левенцу ответное доверие.