За количеством не гнались, студенты были все на виду, наперечет, требования к ним предъявляли большие. Из стен академии выходили профессионалы. Учили мастера с именем. Одна часть преподавателей родилась на Кавказе, как ректор Уча Джапаридзе. В молодости ему пришлось поработать в институте истории, археологии и этнографии Академии наук Грузии, в отделе, изучавшем этнос — народ, нравы, обычаи, жилища, предметы быта… Темы, подсказанные этнографией, Уча поэтизировал, прослыв знатоком народной жизни.

Любовь к малейшим проявлениям грузинского национального характера, умение видеть красоту в самых обычных и будничных сценах, как считают исследователи, привил профессор Джапаридзе студенту Церетели. Он же спустя два года после окончания академии рекомендовал его на службу в тот самый институт, где сам в молодости занимался этнографией….

Профессор Аполлон Кутателадзе, которого Зураб также знал с детства, пробудил в нем интерес к родной природе, жанровой живописи. Аполлону, как многим живописцам, пришлось заняться "историко-революционной темой". Но эта сторона его творчества не заинтересовала студента, не желавшего множить композиции с участием вождей и "человека с ружьем".

Другая часть преподавателей состояла из русских профессоров. Они оказались в Тбилиси в силу разных обстоятельств, на Кавказе им пришлось жить и многим — умереть. Иосиф Шарлемань обучал студентов с 1922 года, когда образовалась Академия. Таким жестом коммунисты подавали добрый знак грузинской интеллигенции, давно мечтавшей о таком высшем учебном заведении. Шарлемань заведовал кафедрой графики и слыл прекрасным иллюстратором книг, знатоком старой Грузии. Он зарисовывал с натуры древние памятники, любил и изучал их как художник и ученый.

С момента основания Академии преподавал Евгений Лансере, прошедший парижскую школу в конце ХIХ века. Он входил в объединение "Мир искусства", прославился как иллюстратор "Хаджи Мурата" и «Казаков» Льва Толстого. Живя в Тбилиси, работал в институте этнографии на должности, которую спустя много лет после него занял Церетели.

"Кавказ был для меня полезен и в смысле освоения живописи, возможности работать много с натуры в условиях солнечного юга, я понял значение рефлексов, того рефлектирующего света, который окутывает предмет". Это понимание передал Лансере ученикам, от них оно перешло к Церетели. Он часто поминает "рефлексную живопись", «рефлекс», тончайший оттенок цвета, возникающий при падении на предмет света, отраженного от других объектов.

После революции Лансере чувствовал себя на Кавказе в большей безопасности, в некой близкой эмиграции. Вернулся в Москву только в 1934 году, когда был провозглашен принцип социалистического реализма. За право жить и получать заказы в столице заплатил "полотнами на темы Великой Октябрьской революции, в которых окончательно освободился от эстетики прошлого, чтобы войти в окружающую действительность". Так сказано о нем в посмертной монографии в 1948 году.

К числу русских профессоров, оказавшихся в Тбилиси не по доброй воле, принадлежал Василий Шухаев. Сюда он попал после сталинских лагерей и Магадана. Профессор прожил около 70 лет, когда произошла его встреча со студентом Церетели. В Петербургской академии художеств учился он у Кардовского. Искусствоведы считают, что именно Шухаев привнес в художественную школу Грузии высокую культуру рисунка, умение постигать характер натуры, ее индивидуальность, точно воспроизводить реальность. Он виртуозно владел техникой, слыл экспериментатором, знатоком тайн старых мастеров. Шухаев работал в разных жанрах, разными средствами — карандашом, сангиной, темперой, масляными красками… Он не писал картин на "историко-революционные темы", не воспевал рабочий класс и колхозное крестьянство. В его мастерской Зураб увидел пейзажи, натюрморты, портреты, о которых не писали в газетах. Картины и рисунки Шухаева выставлены в Москве в музее частных коллекций, в зале Святослава Рихтера. Великий музыкант ценил живопись художника, не попавшего в «обойму».

Шухаев из новичков сразу выделил Зураба, хотя тому казалось, что он рисует хуже других. В классе профессор не позволял себе оказывать ему больше внимания, чем другим. Но дома себе это позволял. Шухаев научил рисовать быстро, моментально схватывать характер, развил художественную память, обострил видение. Он заставлял рисовать, стоя спиной к натуре, по памяти. После третьего курса, благодаря профессору, Зураб больше не испытывал комплекса неполноценности, глядя на рисунки товарищей, закончивших техникум.

— Моим учителем в Академии был Шухаев, великий русский художник, великий рисовальщик, — не устает повторять благодарный ученик…

(Картины профессора на почетном месте выставлены в Московском музее современного искусства, основателем и директором которого стал его бывший студент.)

Шухаев не участвовал в массовых заплывах по руслу социалистического реализма. В Москве и Ленинграде о нем забыли. Но истинные знатоки, такие как Рихтер, знали ему цену. "Портрет молодого человека", "Портрет Цецилии Нейгауз", натюрморты, выставленные в музее частных коллекций, свидетельствуют, какие таланты оказались за бортом официального советского искусства.

Согласно формуле, выведенной Сталиным, советскому искусству надлежало быть "национальным по форме и социалистическим по содержанию". Нет ничего сложнее, чем пытаться охарактеризовать национальный характер, не легче описать национальную форму. Никто из профессоров не рассуждал на эти темы, ни грузины, ни русские. Становление национального художника происходило без слов, в общении с родиной, природой, народом.

Другое дело, когда речь заходила о "социалистическом содержании". Оно внушалось в образах заводов, фабрик, колхозных полей, рабочих и колхозников, детей в пионерских галстуках, юношей и девушек с комсомольским значком. В головы студентов с первого курса вдалбливались догмы "Краткого курса истории ВКП(б)". И вдруг, спустя год после поступления в академию, умирает автор "Краткого курса", чье имя вскоре без шума исчезло из всех программ и учебников. Но социалистический реализм как главный и единственный творческий метод советской живописи остался неколебим.

Каждое лето студенты попадали в райские уголки Грузии. Они рисовали портреты передовиков труда, сцены сельской и заводской жизни, пейзажи, учились изображать море, реки и леса… Ходили пешком, ездили на автобусах или лошадях, о машинах никто не мечтал. Так исколесили и обошли всю Грузию — Кахетию, Имеретию, Тушетию, Сванетию, Гурию, Аджарию, Абхазию…

— Если бы я начал жить заново, то снова прошел бы этим путем, потому что богатство, которое я получил от общения с природой, невозможно оценить. Природа была нашим профессором…

Планы тбилисской Академии строились по образцу русской академической школы, основанной в ХVIII веке Иваном Шуваловым, фаворитом дочери Петра Елизаветы Петровны… (Памятник ему Церетели создаст в начале ХХI века.)

Каждый студент рисовал гипсы, от них переходили к живой натуре. Копировали классиков. В каникулы получали деньги на билет в плацкартном вагоне. Все садились в поезда, которые шли несколько дней по маршруту Тбилиси — Москва, Тбилиси — Ленинград. Статуи Летнего сада напоминают Зурабу о первом любовном свидании.

— Много лет назад после первого курса я проходил практику в Санкт-Петербурге. Там познакомился с чудесной девушкой. Мы встретились в Летнем саду. Классические скульптуры вдоль аллей вдохновляли, как никогда, и я покорил девушку красноречием. Мы были молоды, счастливы, вся наша жизнь была впереди… А ночевали в классах консерватории, где койки стояли рядом с роялем.

После Ленинграда следовала практика в Москве. Здесь грузинские студенты жили на Трифоновской улице у Рижского вокзала, в двухэтажном бараке, служившем общежитием студентов театрального института. В Музее изобразительных искусств Зураб сделал две копии картин Тьеполо и две Рембрандта.

— Сейчас не знаю, где они, — с печалью говорит копиист, — учились мы серьезно.