Рита, фрейлина Маргарита Хитрово, как и все придворные, доступа к Романовым не имела. Однако бросить императрицу она не могла и старалась находиться как можно ближе к Александре, хотя прекрасно понимала: любая ее попытка установить контакт с императрицей кончится арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Своими первыми зверствами Временное правительство уже ясно дало понять, что ожидает тех, кто не захотел публично объявить о своей ненависти к самым высокопоставленным врагам народа.

Хитрово сняла квартиру недалеко от дворца, каждый день писала императрице письма и находила самые удивительные способы передавать их во дворец.

Однажды она использовала в качестве почтальона даже царскосельского золотаря. Керенский подозревал, зачем Хитрово поселилась в Царском, и приказал установить за ней слежку. Однако конспиратором она оказалась хорошим, и ей удавалось пока не давать новой власти повода для ареста. Столь же хорошо Хитрово осознавала, что ее могут схватить в любой день и час без вины и безо всякого повода и бросить в каземат Петропавловской крепости, как было сделано с Вырубовой.

Вырубову арестовали через несколько дней после того, как при Временном правительстве была создана чрезвычайная следственная комиссия для расследования преступлений царского режима – ЧСК. Естественно, комиссия не имела никакого правого статуса и цель ее заключалась не в том, чтобы найти какую-то истину, а провести акцию террора против бывших слуг или сторонников прежней власти. В ней было всего два-три адвоката. Остальные не имели никакого отношения к юстиции как, например, поэт Александр Блок. Тем не менее, члены комиссии, получив беспредельную и бесконтрольную власть, сразу поняли задачу. Выступая в газете «Новое время», на митингах в университете, в солдатских казармах, властитель дум русских либералов и лидер партии кадетов профессор П. Милюков, дал массам хорошо понятный лозунг:

– Нам от самодержавия достался отвратительный человеческий материал! – сообщил профессор-гуманист. – Его переделать, улучшить и оздоровить невозможно. Гангренозные язвы проникли слишком глубоко в общественный организм. И нам остается только одно – решительная ампутация! Сейчас каждый гражданин новой России, если он только не враг народа и не лакей самодержавного деспотизма, должен участвовать в гигантской чистке общества, чтобы новая Россия могла влиться семью цивилизованных стран. Предлагаю всем, кто хочет доказать, что имеет право на жизнь в новой демократической России войти в сношения с ЧСК и сообщать о явных и скрытых врагах народа. Справедливая кара не заставит их ждать!

Первыми попали в мясорубку «чрезвычайки» царские министры. Сначала в Петропавловку отправили последний состав кабинета, потом добавили бывших. Решения «Чрезвычайка» выносила не на основании каких-либо законов – правовой базы у нее не было и не могло быть; даже столыпинские кровавые военно-полевые суды или впоследствии большевистские «тройки» имели хоть иллюзорное правовое обеспечение. У членов ЧСК в избытке имелось только горячее желание расправы, какое испытывает каждое ничтожество, получившее огромную власть над чужой жизнью и смертью – особенно над теми, перед кем они еще вчера дрожали.

Самым трудным для членов ЧСК было внятно сформулировать обвинение. Но потом была найдена универсальная формула: «За поддержку и обслуживание преступного самодержавного режима» или для разнообразия – «За связь с преступным режимом», преступность которого так никто и по сей день не доказал. Да и, в конце концов, все подданные Российской империи так или иначе «имели связь с режимом». Так что формула подходила всем без исключения. Приговоренные получали (без судебного приговора) либо длительные сроки заключения, либо комиссия, проявляя революционный гуманизм, назначала ссылку.

Через два месяца работы в ЧСК пошли разговоры, что надо немедленно восстановить смертную казнь. Правда, до нее не дошло – не успели. Впрочем, на деле казни уже пошли. Бывший премьер-министр уже преклонный старик Горемыкин, которого бросили в каземат одним из первых, обошелся без виселицы или расстрела – скончался в камере от страха, сырости и издевательств. За ним последовало еще несколько таких же «врагов народа». Так что смертную казнь можно было официально не вводить.

Неслыханным мучениям подвергала охрана «демократических» властей бывшего премьера Штюрмера. Издевались, истязали, мочились на лицо, в конце концов, перестали кормить, и он так и умер в крепости.

Часто сами члены ЧСК не знали, кто у них сидит под стражей, за что и в чем обвиняются узники.

Однако были среди них и счастливчики: чудом вырвался из крепости бывший комендант Зимнего дворца Воейков: хлопотами друзей его удалось перевести в сумасшедший дом, откуда он вскоре бежал на юг, а там и за границу.

Необыкновенно повезло и Вырубовой. Демократическая власть продержала ее в без допросов несколько месяцев: никак не могли придумать обвинение покруче. Наконец была найдена формула: «Преступная половая связь с врагом народа религиозным мракобесом и хлыстом Григорием Распутиным, вместе с которым означенная Вырубова фактически управляла империей в интересах Германии и Японии, подчинив царя и царицу своей гипнотической власти».

Услышав обвинение, Вырубова сначала решила, что она сошла с ума: такое услышать о себе? После нескольких допросов Вырубова пришла к противоположному выводу: с ума сошли некоторые члены следственной комиссии. Однако и тут она ошибалась, поскольку у нее до сих пор не было опыта общения с демократами. То, что постигло Вырубову, и не только ее, было самым обычным проявлением демократии – явления тогда еще нового на российской почве и потому воспринимавшегося свежим человеком как крайняя степень коллективного умопомешательства.

Бывшая фрейлина и наперсница императрицы долго не могла этого осознать и потому поначалу просто отрицала обвинения, предлагая следователям, которые одновременно были и ее судьями, и палачами, доказать ее вину. Она даже пыталась стыдить своих следователей. Но «чрезвычайщики» только усмехались и не отставали. Вновь и вновь задавали ей одни и те же вопросы.

Их чрезвычайно интересовали подробности ее половых связей и их особенности – что в них было традиционного, а что нового. Наконец, тюремщики-судьи довели Вырубову до такого состояния, что она все-таки нашла в себе силы переступить через собственный стыд. Краснея, запинаясь, шепотом, но под протокол, и почти теряя сознание от того, что она и священнику не доверила бы, Вырубова выдала свой последний, хоть и позорный, но непробиваемый козырь. Заявила чрезвычайщикам, что у нее в жизни вообще никогда не было ни одной связи с мужчиной. Муж ее, офицер гвардии Вырубов, оказался импотентом и наркоманом, отчего пришлось с ним развестись, а больше никого не было и не могло быть у нее, у верующего человека, для которого связь вне брака есть грех.

– Так что же, она до сих пор в девицах? – не поверил Керенский. Будучи тогда министром юстиции, он держал работу ЧСК под неусыпным контролем. – Врет, конечно!

– Вы, безусловно, правы. Александр Федорович! Врет! – подтвердил товарищ председателя ЧСК бывший стряпчий Муравьев.

– А вот здесь мы ее и разоблачим! Выведем на чистую воду раз и навсегда! – заявил Керенский. – Имейте в виду: нам не сама Вырубова так нужна. Нам нужны ее показания против ее бывших хозяев. Так что берите ее на крючок – с гарантией.

На следующий день к Вырубовой в камеру пришел гинеколог. Пробыв у нее пятнадцать минут, он вернулся к членам комиссии, с нетерпением ждавшим его выводов тут же в доме коменданта крепости.

– Ну что? – спросил Муравьев.

Врач развел руками.

– Девственна.

– Не может быть!

– Нет, все так, – сказал врач. – Нет даже признаков попытки дефлорации.

– М-да, – огорчился Муравьев. – Прямо скажу: вы, гражданин лекарь, не оправдали доверия, которое вам оказала обновленная и свободная Россия.

Гинеколог напрягся. Он догадался, чем может для него обернуться разочарование демократической России. Он мгновенно вспотел, хотя в комендантском доме, как и казематах, было не теплее, чем на дворе: стоял март – месяц для Петрограда вполне еще зимний, а дров в крепости почти не было.