Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Ахматова Анна Андреевна > Я научила женщин говорить > Стр.77
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
76
77
78
...
84

Слова из мрака:

Смерти нет – это всем известно,
     Повторять это стало пресно,
          А что есть – пусть расскажут мне.
Кто стучится?
                         Ведь всех впустили.
     Это гость зазеркальный? Или
          То, что вдруг мелькнуло в окне...
Шутки ль месяца молодого,
     Или вправду там кто-то снова
          Между печкой и шкафом стоит?
Бледен лоб и глаза открыты...
     Значит, хрупки могильные плиты,
          Значит, мягче воска гранит...
Вздор, вздор, вздор! – От такого вздора
     Я седою сделаюсь скоро
          Или стану совсем другой.
Что ты манишь меня рукою?!
За одну минуту покоя
Я посмертный отдам покой.

«Кто-то из читателей заметил, что стихи «Или вправду там кто-то снова / Между печкой и шкафом стоит?» перекликаются с «Бесами», со сценой перед самоубийством Кириллова, когда он прячется в углу между стеной и шкафом. Ахматова многим об этом совпадении рассказывала, не уточняя, случайное оно или задуманное, а, как казалось, преследуя цель сколь можно большему числу непосвященных открыть метод Поэмы.

Это магическое ее свойство – прятать в себе больше, чем открывать,– одно из главных, но не единственное».

Анатолий Найман. «Рассказы о Анне Ахматовой»

Через площадку

Интермедия

Где-то вокруг этого места («...но беспечна, пряна, бесстыдна маскарадная болтовня...») бродили еще такие строки, но я не пустила их в основной текст:  

«Уверяю, это не ново...
       Вы дитя, синьор Казанова...»
              «На Исакьевской ровно в шесть...»
«Как-нибудь побредем по мраку,
       Мы отсюда еще в «Собаку»...»{12}
              «Вы отсюда куда?» —
                                                   «Бог весть!»
Санчо Пансы и Дон Кихоты
       И, увы, содомские Лоты{13}
              Смертоносный пробуют сок,
Афродиты возникли из пены,
       Шевельнулись в стекле Елены,
              И безумья близится срок.
И опять из Фонтанного Грота{14},
       Где любовная стонет дремота,
              Через призрачные ворота
                     И мохнатый и рыжий кто-то
                            Козлоногую приволок.
Всех наряднее и всех выше,
       Хоть не видит она и не слышит —
              Не клянет, не молит, не дышит,
                     Голова madame de Lamballe[80],
А смиренница и красотка,
       Ты, что козью пляшешь чечетку,
              Снова гулишь томно и кротко:
                     «Que me veut mon Prince Carnaval?»[81]

И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гетевского Брокена появляется О н а  же (а может быть – ее тень):

Как копытца, топочут сапожки,
       Как бубенчик, звенят сережки,
              В бледных локонах злые рожки,
                     Окаянной пляской пьяна, —
Словно с вазы чернофигурной
       Прибежала к волне лазурной
              Так парадно обнажена.
А за ней в шинели и в каске
       Ты, вошедший сюда без маски,
              Ты, Иванушка древней сказки,
                     Что тебя сегодня томит?
Сколько горечи в каждом слове,
       Сколько мрака в твоей любови,
              И зачем эта струйка крови
                     Бередит лепесток ланит?

Глава вторая

Иль того ты видишь у своих колен,

Кто для белой смерти твой покинул плен?

1913

Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она – Козлоногая, посредине – Путаница, слева – портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина, другим – Донна Анна (из «Шагов Командора»). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает:

Распахнулась атласная шубка!
       Не сердись на меня, Голубка,
              Что коснусь я этого кубка:
                     Не тебя, а себя казню.
Все равно подходит расплата —
       Видишь там, за вьюгой крупчатой,
              Мейерхольдовы арапчата
                     Затевают опять возню?
А вокруг старый город Питер,
       Что народу бока повытер
              (Как тогда народ говорил), —
В гривах, в сбруях, в мучных обозах,
       В размалеванных чайных розах
              И под тучей вороньих крыл.
Но летит, улыбаясь мнимо,
       Над Мариинскою сценой prima[82],
              Ты – наш лебедь непостижимый,
                     И острит опоздавший сноб.
Звук оркестра, как с того света
       (Тень чего-то мелькнула где-то),
              Не предчувствием ли рассвета
                     По рядам пробежал озноб?
И опять тот голос знакомый,
       Будто эхо горного грома, —
              Ужас, смерть, прощенье, любовь...
Ни на что на земле не похожий
       Он несется, как вестник Божий,
              Настигая нас вновь и вновь.
Сучья в иссиня-белом снеге...
       Коридор Петровских Коллегий{15}
              Бесконечен, гулок и прям.
(Что угодно может случиться,
       Но он будет упрямо сниться
              Тем, кто нынче проходит там.)
До смешного близка развязка;
       Из-за ширм Петрушкина маска[83]{16},
              Вкруг костров кучерская пляска,
                     Над дворцом черно-желтый стяг...
Все уже на местах, кто надо;
       Пятым актом из Летнего сада
              Пахнет... Призрак цусимского ада
                     Тут же. – Пьяный поет моряк...
Как парадно звенят полозья
       И волочится полость козья...
              Мимо, тени! – Он там один.
вернуться
вернуться
вернуться
вернуться

80

Мадам де Ламбаль.

вернуться

81

Чего хочет от меня мой принц Карнавал? (фр.)

вернуться

82

Прима-балерина (фр.).

вернуться
вернуться

83

Вариант: Чрез Неву за пятак на салазках. – Прим. Анны Ахматовой.

вернуться
77
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"115688","o":1}