– О! Эти слова не относятся к вам. У вас лицо ангела! Она поднялась на ноги, как бы не доверяя ему, присела на траву у пруда и стала рассматривать свое отражение в воде, – очаровательный Нарцисс в образе женщины, с волосами, спускающимися почти до самой воды.
– Нет! – сказала она властно, когда он попытался встать. – Оставайтесь там, где сидите. Может быть, я еще соизволю поговорить с вами.
Он не узнавал себя. Пошутили – и хватит. Пора объясниться, заставить ее встать на колени и просить прощения. Он тогда поднял бы ее с колен и сказал: «Мы не можем простить проявление неуважения к суверену. Мы требуем в наказание за ваши грехи поцелуя!» Но он не был уверен в себе. В этой девушке было что-то такое, чего он до сих пор никогда не встречал у женщин. Она могла бы отказать ему, королю, в поцелуе. Нет, нет! Будем продолжать эту игру.
Она сказала:
– Французы – интересный народ. Мне везло с ними. Во Франции я сдружилась с герцогиней Алансонской. И я была счастлива иметь такого друга.
– Я слышал о ней разные байки.
– Да, она знаменита. Скажите, вы читали Боккаччо?
Король наклонился к ней. Читал ли он Боккаччо? Да, читал.
И то, что написал этот парень, ему очень понравилось.
– А вы? – спросил он ее.
Она кивнула, и оба улыбнулись, вспоминая об удовольствии, которое получили.
– Мы читали его вместе с герцогиней. Скажите, а какая история понравилась вам больше всего?
И они погрузились в обсуждение современной литературы. Король даже забыл, что он король, и влюбленный король к тому же. Это был грубый, неотесанный и сладострастный мужчина, стремящийся к интеллектуальным занятиям. Обычно сладострастие брало верх. Но в этой девушке была какая-то чистота, которая вызывала в нем уважение, и он восхищался ею, как восхищался бы прекрасной картиной или статуей. Восхищался умом и знаниями Анны, столь редкими для женщин того времени. Литература, музыка и изобразительное искусство могли бы занять в его жизни более заметное место, если бы он не был в юности таким здоровым и крепким физически. Если бы он уделял такое же внимание искусству, какое уделял теннису, рыцарским турнирам, охоте за дичью и женщинами, его ум мог бы так же хорошо развиться, как и его тело. И послужил бы ему лучше, чем мускулы. Но дикий зверь был в нем сильнее. А чувственные желания, сдерживаемые его узкими религиозными взглядами, не способствовали превращению в тонкого ценителя искусства. Сочетание дикого зверя и фанатичного ханжи сформировало его совесть, совесть жестокого изверга. Но это произошло позже. Тогда же изверг в нем только зарождался… Ему было очень приятно беседовать на умные темы с такой хорошенькой девушкой. Она сама была умной девушкой, и Маргарита Алансонская оказала сильное влияние на ее взгляды. Маргарита позволила ей прочесть «Гептамерон», это странное произведение, которое она написала под влиянием Боккаччо.
От литературы она перешла к рассказам о времяпрепровождении французского двора. Она рассказывала о маскарадах, возможно, не таких пышных, какие устраивал он, но более веселых и интересных. При французском дворе царил изящный ум, при дворе английском – яркие краски и драгоценности. Она рассказала о пьесе, которую помогала писать Маргарите, приводила оттуда цитаты, слушая которые, он весело смеялся. Он стал рассказывать ей о том, что сам тоже кое-что пишет, прочел свои стихи. Она слушала, склонив голову набок.
– Последняя строчка, – сказала она, покачав головой, – мне кажется не совсем удачной. Думаю, так было бы лучше…
И действительно, ее вариант оказался лучше! Он внезапно разозлился, потому что при дворе его все убеждали, что никогда не слышали таких прекрасных стихов, какие пишет он. Так как припадки злости были для него привычным делом, он старался показать, даже самому себе, что причиной гнева было не то, что его на самом деле вызвало. Сейчас, думал он, гнев был вызван не этим незначительным замечанием по отношению к его стихотворению, а тем, что эта девушка, едва расставшаяся с детством, так хорошо усвоила зловредные привычки французского двора. Что же касается его самого, он не мог видеть в себе ничего смешного или странного. И не мог понять, что даже в этот момент пытается соблазнить ее, а потом пылал гневом – ведь другие, эти распутники и вольнодумцы с изысканными манерами, присущими только французам, тоже могли этого желать. Такая девушка, думал он, воспитанная при дворе иностранного государства и так умело нанесшая обиду королю Англии своим презрением, должна была сидеть дома, а не ездить во Францию.
И он произнес напыщенно:
– Мне больно при мысли о той опасности, которой вы подвергались, находясь при этом распущенном дворе, возглавляемом монархом, который…
Он замолчал, потому что увидел смуглое и умное лицо и лукавую улыбку на губах, как бы говорившую ему о том, что он ее пленник.
– Король Франции действительно часто влюбляется, но я никогда не стала бы его любовницей! – воскликнула она.
Ему показалось, что эта умная девушка ответила на вопрос, которого он ей еще не задал, и почувствовал, что проиграл свою игру.
– Есть такие, кто не считает позором быть любовницей короля, а полагают, что им оказана большая честь, – резко сказал он.
– Действительно, некоторые слишком дешево себя ценят.
– Дешево? – возмутился он. – О чем вы говорите? Король не скупец. Он хорошо одаривает тех, кто доставляет ему удовольствие.
– Я говорю не о материальных ценностях. Продать свое достоинство и честь за мимолетную славу и богатства – значит продать себя дешево, так как честь и достоинство бесценны. А теперь мне пора идти домой.
Она встала и отбросила назад свои волосы. Он тоже поднялся, чувствуя себя совсем не по-королевски опустошенным.
Они молча покинули сад. Пришло время сказать, кто он такой на самом деле – скрывать уже было невозможно.
– Вы не спросили моего имени, – сказал он.
– А вы – моего.
– Вы дочь сэра Томаса Болейна, я полагаю.
– Как это вы догадались? – Она засмеялась. – Я – Анна Болейн.
– Вы все еще не спрашиваете меня, кто я такой. Вам это неинтересно?
– Я узнаю, кто вы, когда придет время.
– Меня зовут Генрих.
– Хорошее английское имя.
– А больше вы ни о чем не догадались?
Она посмотрела на него невинным взглядом.
– О чем я должна была догадаться?
– Так зовут короля. – Он заметил в ее глазах насмешку и воскликнул: – Боже мой! Вы все это время знали, что я король!
– Как может подданный короля, увидев хотя бы однажды его милость, не узнать его?
Он не знал, что ему делать – рассмеяться или разозлиться. Он старался вспомнить все, что говорил ей и что она говорила ему. Но не мог.
– Дерзкая девчонка! – наконец сказал он.
– Надеюсь, моя дерзость позабавила моего могущественного короля.
Он глянул на нее строго. Ее слова были полны уважения, но манеры, напротив, дерзки.
– Слишком большое количество перца может испортить любое вкусное блюдо.
– А без перца еда бывает пресной, – возразила она ему, опустив глаза. – Я полагала, что его величество, будучи эпикурейцем, предпочитает острые блюда.
Он засмеялся, хотел положить ей на плечо руку, но она, даже не взглянув на него, изящно увернулась и отошла в сторону. Он так и не понял, сделала она это нарочно или случайно.
– Буду рад видеть вас при дворе вместе с сестрой.
Он не знал, что его слова произведут на нее такое впечатление. Щеки Анны стали такими же малиновыми, как и ее платье. Глаза потухли. По поляне навстречу к ним шел ее отец. Она низко поклонилась королю, повернулась и побежала к дому.
– У вас красивая дочь, Томас! – воскликнул король. И Томас, подобострастно улыбаясь, повел Генриха во дворец.
Увидев стол, накрытый в зале для обедов, Томас преисполнился гордости, его глаза заблестели. Стол был уставлен огромными блюдами с кусками говядины, баранины, оленины, зайчатины и сдобренного пряностями мяса павлина. Взор радовало обилие овощей и фруктов, огромных пирогов и разных сладостей. Сэр Томас, всегда заботившийся о своих поварах и кухарках, подумал, что делал это не зря. Король одобрительно кивнул, однако его мысли были заняты другим – он думал о младшей дочери сэра Томаса.
