– Значит, вам не нужны мои объяснения, – поднимаясь, выговорил он. – Что ж, очень жаль…
Она подумала, что он в самом деле собирается уйти, бросив ее в одиночестве. Этого она боялась больше всего на свете. Луиза его ненавидела, она сгорала от ревности, но ни за что не хотела бы остаться одна, даже в эту минуту страшась разлучиться с шевалье.
– Режиналь! – взмолилась Луиза. – За что вы так мучаете меня?
– По-моему, глупо страдать, Луиза, – все так же холодно возразил он. – И вы сами виноваты, если страдаете. Вы не желаете меня слушать. А ведь вам следовало бы знать, до чего бывают обманчивы чувства, как сказал недавно ваш господин де Монтень…
Она презрительно усмехнулась:
– Ну вот! Сейчас будете меня уверять, что я не видела, как вы целовались с Мари!
– Довольно! – внезапно рассердился он. – Вы видели, как мы целовались? Ну и как это было? Вспомните, как вас я беру в свои объятия, как касаюсь ваших губ, как прижимаю вас к своей груди. И тогда вы скажете сами, что слышите биение моего сердца, а я могу сосчитать удары вашего сердца! Хорош же поцелуй влюбленных был у нас с Мари!.. Слушайте, Луиза, ваша ревность неуместна, но еще более нелепа эта сцена в двух шагах от буфетной, в присутствии двух негритянок, которые сейчас начнут смеяться и трещать, как попугаи! Нас может здесь застать в любой момент либо Жюли, либо Демаре!
– Надеюсь, вы не думаете, что я испугаюсь сплетен этих людей и перестану плакать?
– Напротив! – возразил он. – Если вам есть в чем меня упрекнуть, идемте ко мне. Я испытываю ужас при мысли о том, что выставляю свои чувства напоказ, а еще больше не люблю скандалов. Идемте в мою комнату, Луиза, но с условием: вы позволите мне высказаться. Если у меня не будет возможности разъяснить, что здесь произошло, то и не ходите за мной… Я считаю, что истинная любовь основана на взаимном доверии; в противном случае это яд, отравляющий нашу жизнь… Ну, идемте…
Не дожидаясь ответа, он направился к лестнице и поднялся наверх. Вошел к себе, прежде чем Луиза ступила на лестницу, однако оставил дверь открытой и стал неторопливо набивать трубку.
Шевалье успел закурить, когда Луиза возникла на пороге.
– Заприте, пожалуйста, дверь, – строго и холодно произнес он, что окончательно смутило несчастную девушку. – Если вам изменит хладнокровие и вы позволите себе вспылить, то пусть вас, по крайней мере, никто не услышит.
У Луизы трепетали ноздри. Теперь она чувствовала смущение. Она-то считала себя сильной, но сейчас понимала, что находилась во власти этого человека, слишком хорошо владевшего собой, искушенного дипломата; в действительности он был уверен в себе именно потому, что отнюдь не пылал любовью.
– Итак?.. – спросил он. – Вы молчите? Что же вы хотели узнать?
– Режиналь! – выдохнула она едва слышно. – Объяснение за вами! Вы же сами…
– Какое объяснение? Вы видели, как я поцеловал Мари. Да, я поцеловал ее в губы. Вы недовольны?
– Режиналь! Режиналь! – задохнулась она. – Как вы со мной разговариваете?! Как вы смеете?! Со мной!..
– А как, по-вашему, я должен говорить?
Он держался высокомерно, цинично, был холоден как лед.
– Так вы меня не любите?
Он воздел руки к небу и уронил их в полном отчаянии.
– Ну вот! – словно разговаривая сам с собой, промолвил он. – Вот! Вы устраиваете мне сцену, ваши упреки столь же оскорбительны для меня, как и для Мари, если бы она могла вас слышать. А в довершение уверяете, что я вас не люблю. Да с чего вы это взяли, Господи!
Сердце Луизы отчаянно билось. Она растерянно смотрела на возлюбленного и ничего не понимала. Она так страдала, когда увидела, как Режиналь и Мари обменялись торопливым поцелуем, но теперь позабыла о страдании. Ей казалось, что она открыла для себя нечто такое, о чем раньше даже не догадывалась, и это открытие ее поразило. Никогда еще шотландец не разговаривал с ней в таком тоне, никогда не был столь холоден и не смотрел так строго, почти враждебно.
Несчастная спрашивала себя, не явилась ли она игрушкой в чужих руках, не придумала ли она себе его любовь, не была ли их страсть просто ее иллюзиями. Почему человек, которого она ставила превыше всего, страстно любила каждой клеточкой своего существа и который всегда держался вежливо и предупредительно, был обходителен и влюблен, вдруг предстал перед ней незнакомцем, пугающим и грозным?
Луиза прижала руки к груди, словно боясь, что не выдержит ее исстрадавшееся сердце. Она нервно сжала кулачки и захлопала ресницами.
– Режиналь! – произнесла она настолько изменившимся, глухим голосом, что шотландец с трудом разобрал ее слова. – Режиналь, мне страшно… Боюсь, что вы никогда меня не любили.
– Еще того лучше! – весело вскричал он и отвернулся. – Оказывается, я вас не любил!.. Вот до чего додумались! Да кто вам позволил такое предположить? Что я сказал, что сделал, какой грех совершил, если вы так жестоко играете моими чувствами?
– Вы совсем не похожи сейчас на человека, которого я люблю! Да! Не похожи на самого себя!
Вместо ответа он лишь пожал плечами и заходил по комнате.
– Режиналь! – упрямо продолжала она. – Только не говорите, что это ваше истинное лицо. Иначе я в самом деле поверю, что вы никогда не испытывали ко мне ни малейшего чувства.
Он поморщился и продолжал молча расхаживать по комнате.
– Подумайте, что со мною будет, если это правда! – произнесла она, изо всех сил стараясь говорить уверенно; ей казалось, что шаг за шагом она защищала свое счастье, свою любовь. Она повторила:
– Да подумайте только, в каком я окажусь положении!
– Не понимаю! – презрительно бросил он. – Поясните, пожалуйста, свои слова.
– Я отдалась вам, Режиналь, неужели вы это забыли? Я нашла убежище в ваших объятиях, принеся вам в жертву свою чистоту и невинность? Я была полна иллюзий, которые вы только что развеяли одну за другой. Чем я буду без вас? Особенно теперь, когда я увидела вас совсем другим человеком?
Он кокетливо поправил гофрированный воротник, неторопливо потер руки и наконец обратил взгляд на Луизу.
– Дитя мое! – начал он, щелкнув языком и переведя дух. – Вы действительно мне отдались. Я не считаю, что совершил бесчестный поступок, любой благородный человек вряд ли стал бы отказываться, мотивируя тем, что не заслужил этот дар, – за него, кстати, я нижайше вам благодарен. Да, вы отдались мне… Но где? Когда? Как? Разве я к вам приставал? Не станете же вы утверждать, – с издевкой произнес он, – что я взял вас силой? Однажды вечером вы сами вошли в мою комнату. Вспомните! Именно вы пришли ко мне и словно обезумели, не в силах обуздать собственное желание, так что мне пришлось принять необходимые меры, дабы вы смогли дотянуть до прибытия другого благородного человека, который не будет, вероятно, церемониться с вами, как я. Не знаю, хорошо ли вы меня поняли. Я лишь исполнил свой долг. Будь вы мужчиной, вы бы поняли, каких усилий мне тогда стоило совладать с собой… Раз я был совсем другим человеком, как вы говорите… Не рассказывайте никому, что я взял вас силой… Не говорите также, что я соблазнил вас против вашей воли… Не рассказывайте о собственной невинности! На первый взгляд вас действительно можно принять за холодную женщину. Кажется, в жилах у вас лед вместо молодой и горячей крови. Но очень скоро убеждаешься, что этот лед тает в мгновение ока, превращаясь, да простите мне такое сравнение, в ртуть!
Луиза задыхалась. Она была не в силах плакать, только судорожно сжимала челюсти.
Он рассмеялся и с еще большим цинизмом продолжал:
– Признаюсь, порой, глядя на вас, я думал, что первого же мужчину, попавшего в поле вашего зрения, ждет та же судьба, что и меня, потому что невозможно противостоять снедающему вас огню.
Она подбежала к кровати шевалье и, необычайно громко зарыдав, рухнула на подушку. Силы ее были на исходе. Лучше бы шевалье избил ее в кровь. Теперь у нее не оставалось иллюзий. Слабая надежда, поддерживавшая Луизу, пока она шла в комнату Режиналя, испарилась. Теперь несчастная постигла всю глубину своего позора. Она жалела о происшедшем и в то же время благословляла случай, позволивший ей узнать истинную сущность шотландца. Зачем она закатила эту сцену? Сейчас девушка не видела в ней смысла. Была ли ее ревность настоящей? Нет, и в это она не верила. Все в глазах Луизы принимало иной оборот. Она подчинилась естественному закону. Она искала обычной ссоры, случающейся между влюбленными, которая лишь подогревает страсть и оживляет любую связь, возбуждает влюбленных перед неизбежным событием, символизирующим примирение, пусть даже временное. Луиза сожалела о своей вспышке, положившей конец сладкому самообману и их роману. Раскаивалась девушка еще и потому, что, как все влюбленные, она еще минуту назад страстно хотела надеяться, вопреки здравому смыслу, что со стороны Мобре это всего-навсего злая шутка. Луиза цеплялась за последнюю надежду и готова была умолять шотландца, чтобы он не развеивал этот обман, не доказывал со всей очевидностью, что между ними все кончено. Словом, она не хотела знать, что он никогда ее и не любил, что она была в его руках игрушкой, временной забавой, о которой позднее он вспомнит разве что как о случайном приключении.
