Но ей стало плохо. Ещё хуже, чем было. Её стошнило, а потом неожиданно стало легче. Намного легче. Её голова вдруг опять прояснилась. И она вспомнила очевидное: василисник любит сырые места, река должна быть где-то рядом. Она непременно её отыщет!

Так и случилось. Она совсем быстро вышла к реке.

Она села в кустах и стала думать. У неё не было сил, чтобы сделать плот. Но потом ей померещились люди на той стороне. Почему-то она почувствовала доверие к ним. И она вошла в воду. Она не знала, кто встретит её. Но если враги были уже и на степной стороне – значит, ей никогда не видать своего племени. Она решила, что тогда просто не выйдет на берег, и пускай река унесёт её тело в необъятное море, о котором она много слышала, но ни разу не видела. Но вместо моря она увидела охотника из своего племени. Это был Режущий Бивень.

И вот теперь у ночного костра, укутанная в несколько шкур, в перерывах между приступами кашля она рассказывала охотникам о своих лесных испытаниях. Режущий Бивень, как и другие, внимательно слушал её. Он искал лодку с застрявшим дротиком, но нашёл девочку. Девочка рассказала о странной копьеметалке, и он ещё и ещё раз думал об этом. О кривой палке, концы которой стянуты бечёвкой. Ему всё время казалось, что он вот-вот догадается о чём-то важном, без сомнения, очень важном; он силился догадаться, напрягал уставшую голову, чесал в затылке, перебирал взглядом звёзды. Не получалось. Никак.

****

Скрытный перепел никак не уляжется спать и настойчиво, неутомимо талдычит своё: «Подь, плоть… Подь, плоть… Подь, плоть…». Никто не вавакнет в ответ. Но кличет и кличет. Даже удары резной колотушки по коже бубна не испугали. Наоборот. «Птица хочет повиниться самой первой, – думает Режущий Бивень. – Оттого и не до сна ей. Пускай винится».

Серповидный месяц медленно всходит, снежно белый, в синих коротких прожилках вен, поднимается кверху. Чтобы встать на закатную тропу.

Гукнула вдалеке сова… Круглолицая ночница – или же духи подражают сове, прячутся. Голос перепела тоже кажется необычным, слишком громким для небольшой птицы, возникающим словно бы ниоткуда, прямо из ночи, из чёрного чрева.

Завыли волки на том берегу, на краю леса, у самой реки. Так издалека кажется. Волки – совестливые звери и всегда винятся перед полной луной, отчитываются за каждую жертву. Но теперь хотят повиниться досрочно и перед месяцем, вместе с людьми. Не для себя ведь они убивают. Для Жизни. Так же и люди.

Бледный свет упал сверху на волосатую грудь, и шаман как будто заискрился. Режущий Бивень может поклясться, что шаманская грудь усеяна светляками, каждая волосинка поблескивает отдельным огоньком, а все вместе они будто звёздное небо, отражённое в луже тёмной воды. Там сидят духи, в этой воде. Шаманские духи.

Еохор поджёг пучок сухих прутьев багульника от засыпающего костра с благовониями, приподнял в сторону левую руку, а правой рукой с горящими прутьями стал быстро водить от подмышки книзу. Запахло палёными перьями, из подмышки повалил дым. Многие люди стали чихать от едкого запаха или кашлять. Шаман поменял руки. Теперь задымились невидные перья по правому боку.

У шамана есть перья. У всех людей были когда-то перья. Режущий Бивень помнит легенду. Когда-то, задолго до льдов, у людей и у птиц были общие предки. Драконы. Их кости находят в земле до сих пор. Они были столь невообразимо огромными, что взрослый мамонт выглядел бы рядом с ними жалким детёнышем. Своей жадной мощью они сотрясали землю и бросали вызов небу. И небо послало однажды огненный молот на землю, потому что больше нельзя было терпеть. Драконы погибли, но их души переселились в людей, в птиц, в зверей. Их души помнят науку и больше не позволяют зазнаваться телам.

Шаман одет скромно, как и все люди, без украшений. На нём только юбка до колен с наведенными поверху рисунками жаб, змей и ящериц. На женщинах тоже юбки, обычные, короче шаманской, из замши. На мужчинах кожаные штаны ниже колен, как и всегда.

Шаманские перья сгорели, палёный запах унялся. Шаман переходит на новое место и располагается между стоящими на земле берестяной баклагой с водой и большим долблёным жбаном. Из людских рядов вперёд выходит старейшина Бурый Лис и встаёт возле шамана по левую руку. Теперь всё готово. Пора начинать.

– Люди степного племени! Духи готовы выслушать нас. Молодой месяц станет свидетелем, – незатейливые слова шамана перекрывают перепелиное нытьё, и спрятавшаяся позади людей птица тут же смолкает. Настал черёд тех, кто без перьев.

Первыми по одной выходят женщины. Начинают рассказывать о дурном. О нарушенных запретах и невыполненных обещаниях. О некормленых предках. При этом каждая плавными взмахами рук гонит скверну от живота кверху. Потом Бурый Лис поднимает баклагу с водой и даёт винящейся отхлебнуть. Женщина задерживает испитое у горла, дабы вся скверна растворилась в воде, а затем Еохор снимает крышку жбана. Винящаяся наклоняется и извергает растворённую скверну туда, внутрь сосуда. Она очистилась.

Прегрешения в большинстве своём не особо серьёзные. Непонятно, за что злиться духам и откуда тогда свалилось столько бед. Лицо шамана становится хмурым, видно, что он недоволен. А тут как раз выползает вперёд сгорбленная Карга, дремучая старуха, даже имя которой у большинства людей стёрлось из памяти. Старуха давно уже выжила из ума, об этом все знают, но она тоже желает виниться, никто не может отнять её право. Еохор пренебрежительно морщится, а Карга, раскачивая кривыми руками, начинает сознаваться. Шепелявым беззубым голоском, цепляющимися друг за дружку сиплыми словами прерывисто, с долгими одышками, повествует, как хотела совратить медведя, пыталась приворожить косолапого:

– …Выхходила … с-с-с… са с-с-стойбище, с..с..скидывала… одешду, а…а… опрокидывалась,.. расс… двигала ноги, а… творяла… лоно… Свала.

Карга звала суженого, а медведь не являлся. Видимо, плохо звала. Видимо, виновата. В чём и кается перед всеми. Великий Медведь не явился к ней, к своей старой сестре, презрел. Люди хихикают в кулаки – кто ж такой явится? Не только медведь убежит, любой гад ползучий отворотится, любой нелюдь.

Шаман нетерпеливо показывает старейшине, чтоб поскорей подал воду, но Бурый Лис хочет выслушать до конца. Старуха имеет неоспоримое право, и шаману приходится согласиться и ждать. Долго ждать. Покуда Карга, вдруг позабыв, о чём говорила, не отворачивается. Скрипя в коленках, старуха уходит сама. Уходит вновь к не повинившимся. И напрасно Бурый Лис кричит вдогонку: «Бабушка! Испей воды!» Поздно. Старуха не слышит его. И не помнит. Люди открыто хихикают – и шаман грозно топает ногой. Здесь не до смеха!

После старухи, также трясясь, выходит Пятнистая Шкура, и уже прежде слов любой может понять, что сейчас всё же вскроется нечто ужасное, сейчас, уж точно, выяснится источник бед.

Пятнистая Шкура гонит зло к горлу, хлебает воду – и давится. Неистовый кашель сотрясает её, она пытается зажать рот руками, чтобы не выбрызнуть мимо, и хрипит, задыхаясь. Бурый Лис бьёт её по спине, а шаман вынужден приподнять тяжёлый жбан, он пихает посудину вплотную ко рту винящейся. Прорвало. По спине женщины катятся судороги, одна за другой, и изливаются в жбан захлёбами рвоты. А люди могут теперь облегчённо вздохнуть. Острия скверны извлечены. Серые тучи рассеялись.

Пятнистая Шкура скрыла от племени выкидыша. Убоялась лишиться имущества, ведь всё то, что находилось с ней рядом во время такого, всё, к чему она прикасалась и что ей служило, должно быть сожжено, вся домашняя утварь и даже сам чум. Она убоялась – и притянула страшное зло, которое не отвели. Теперь люди вздыхают, теперь людям легче, когда всё известно, теперь можно поправить. Но всё ли известно? Не всё.

Ещё одна женщина говорит о прелюбодеянии. Тоже веская скверна. Другая скрыла видения, видела духов – и промолчала, боясь дурных знаков. Духи озлились и наказали за неё племя. Как же иначе?

Всё меньше становится женщин среди виноватых. Скоро все из них выскажутся, и дойдёт очередь до мужчин. Режущий Бивень уже почти не слушает женщин, всё больше думает о своём, и эти думы скрежещут внутри живота. Он спал с женой, когда был запрет, когда не закончился трёхдневный срок, он спал сразу после Охоты – и ушёл Чёрный Мамонт. Так было. Ему придётся об этом сказать. Ведь так было. Он в этом виновен. Он. Режущий Бивень. И ещё придётся сказать, как противился оргиям, как не хотел соблюдать давний обычай предков, как пытался его предотвратить в своих замыслах. Даже с Кленкеном во сне разговаривал. Не потому ли его грязные чаяния осуществились, не потому ли свалилась на людей беда, чтоб отвести Осенние Оргии?.. Он здесь споспешествовал, именно он. Придётся сказать. Пусть люди знают его вину, пусть духи знают, что он повинился, пускай молодой месяц видит. Он не таится. Теперь не до того. Скверну нужно искоренить. Всякая скверна гнездится сначала в людских сердцах и только потом выползает наружу. Вот она выползла – и теперь люди пожинают плоды. Беды не кончатся, если не выжечь их корень, если не выплеснуть в жбан вместе с водой. Правду ведь говорят: бабочка в неурочный раз взмахнёт крылышками – и вызовет страшную бурю. А человек больше бабочки, и куда больше бурь может вызвать.