— Но передача изображения, — продолжал седой старик (очевидно, это и был директор), — оказалась намного сложнее передачи звука просто потому, что глаз сложнее уха. Все звуки ухо воспринимает в качестве одного составного, сложного звукоколебания, тогда как в глазу — миллионы чувствительных клеток. И каждая из них в отдельности принимает свет или цвет и передает впечатление в мозг по трем отдельным нервам. Все, что видит глаз, состоит из светлых или цветных точек, и число этих точек в поле зрения глаза — около пятисот тысяч. Следовательно, чтобы передать первоклассное ггзображение, нужно сообщить пятьсот тысяч различных сигналов, а чтобы передать движение — нужно, чтобы таких изображений было около двадцати в секунду, всего десять миллиоиов сигналов в секунду.

Передача не десяти миллионов, правда, а семидесяти тысяч сигналов была решена практически уже в тысяча девятьсот тридцать первом году.

В современных системах изображение направляется на экран, покрытый капельками светочувствительного металла цезия. Всего на экране три миллиона капелек. Электронный луч последовательно обходит капельки, и они разряжаются. Сила этого разряда зависит от яркости изображения. Разряды передаются на радиостанцию, трансформируются в радиоволны, а в приемнике происходит обратный процесс. Размеры экранов в советских приемниках были четырнадцать на восемнадцать сантиметров. Война прервала телевизионные передачи, но в тысяча девятьсот сорок шестом году Сессия Верховного Совета включила в пятилетний план огромные работы по развитию телевидения, созданию новых центров в Москве, Ленинграде, Киеве, Свердловске…

В это время наш институт уже работал над усовершенствованием телевизора. И вот, — директор обернулся к картине, где все еще плыли безмолвные волны, — как видите, мы кое-что сделали за три года.

Пожилые люди в креслах и Алеша за занавеской внимательно слушали директора. «Не может быть, чтоб это был кинофильм! — думал Алеша. — Я стоял перед картиной минут двадцать, прежде чем девушка появилась на ней. Или она случайно попала в студию? Но ведь она разговаривала со мной! Как она могла видеть меня? А змея? Почему в студии оказалась змея? Непонятно».

— Трудность телевизионных передач, — продолжал директор, — в том, что четкость изображения зависит от количества передаваемых элементов, и чем их больше, тем короче должны быть передающие волны. А ультракороткие волны распространяются по прямой линии, в отличие от радиоволн, которые огибают шарообразную землю. Потому ультракороткие волны нельзя принимать за пределами видимости передающих станций.

Мы работали три года, чтобы добиться цвета, качества и дальности изображения. Цезиевые капли, чувствительные только к свету, мы заменили каплями четырех различных веществ, чувствительных к разным цветам.

«Молодец! — сказал себе Алеша. — Я так и насчитал: четыре цвета».

— Экран с тремя миллионами точек удовлетворил нас. Передачу мы ведем при помощи сантиметровых воли, что не удалось американцам. Мы ведем ее в верхних слоях атмосферы. Наши радиостанции, стоящие на земле, передают сигналы на привязные аэростаты. Стальные тросы их служат привязью, антенной и шлангом для пополнения газом в случае утечки. Эти аэростаты мы располагаем на расстоянии четырехсот километров друг от друга. Они снабжены усилителями и передают изображение один другому. Вот здесь, над горами, вы можете разглядеть поблескивание оболочки воздушного шара.

«Но если этот шар можно видеть в небе, — рассуждал Алеша, — значит это не студия, а настоящий берег. Где-то далеко-за четыреста километров отсюда или дальше. И девушка — не артистка. А даже если артистка, все равно она существует, и я смогу разыскать ее.

А змея — тоже настсящая».

— Этот берег, который вы видите на экране, — показал директор, — находится на Кавказе. Местность, как видите, замечательная. Мы демонстрируем одно из возможных применений телевизора. Это — опытный экран без обычной звуковой передачи, немая телевизионная картина. В квартирах будущего мы установим такие экраны, на которые будут передаваться лучшие в мире ландшафты.

Вообще культурная жизнь будет в корне преобразована широким внедрением нашей конструкции. Лучшие кинофильмы и спектакли каждый сможет смотреть дома. В глухой деревне увидят постановки столичных театров. Большую часть общедоступных лекций можно будет перенести в дом; это позволит дать высшее образование каждому желающему. Можно будет совершать экскурсии, осматривать музеи, картинные галлереи, замечательные здания, летать на самолетах и подыматься в горы, любоваться южным небом, полярным сиянием или восходом солнца над океаном, сидя дома.

Теперь мы ставим перед вами, производственниками, вопрос о заводском выпуске телевизоров «ЦНИИХРОТ двести четырнадцать», — закончил директор.

Несколько минут пожилые люди, как завороженные молча смотрели на дивную картину на экране.

— Мы немедленно займемся этим, — наконец сказали они. — Покажите, пожалуйста, схемы вашего телевизора.

Директор жестом попросил перейти к стене, на которой были развешаны многочисленные чертежи.

— А что это? — спросил один из членов комиссии, проходя возле экрана. — Что это за палка с бумажкой?

Седой директор почему-то покраснел.

— Видите ли… — замялся он, — это место находится на моей даче в Адлере. Там живет моя дочь. И у нас с ней условлено, что два раза в день она приходит сюда, чтобы я ее видел. Иногда она оставляет записку или пишет на песке…

Алеша пошатнулся за занавеской. Значит, это его дочь? И она улыбалась не Алеше, а отцу. И ему, отцу, написала: «Дорогой, я тебя очен…» без мягкого знака.

Но самое главное, что она действительно существовала. И змея тоже. И змея укусила ее. И сейчас девушка, может быть, уже умерла!

— Я не могу разобрать, что она написала, — сказал директор.

Тогда член комиссии нагнулся к экрану и прочел: — «Дорогой папочка, я повредила ногу и не могу ходить. Не беспокойся, я чувствую себя хорошо. Ребята будут носить тебе записки».

— Что с ней случилось, с моей попрыгуньей? — пробормотал директор. — Может быть, она упала и сломала себе ногу. А может быть, еще хуже…

Тут Алеша не смог усидеть.

— Вашу дочку укусила змея! — громогласно объявил он, спрыгивая с подоконника.

Директор вытаращил глаза:

— Какая змея? О чем вы говорите?

— Змея, — повторил Алеша, — большая, пестрая! Вот здесь, внизу, на экране. Я сам видел сегодня утром.

Директор бросился к телефону.

— Дайте телеграф! — крикнул он.

Члены комиссии окружили его:

— Берите отпуск! Поезжайте к ней! Мы без вас просмотрим материалы и дадим заключение.

— Кто этот молодой человек? — спросил один членов комиссии. — Почему он здесь? Директор спохватился:

— В самом деле, кто вы?

Но Алеши уже и след простыл…

Алеша хотел уехать в Адлер в тот же вечер. Но, подумав, остался. И только написал письмо на имя директора («для дочери»), в котором просил неизвестную девушку приходить на берег, чтобы он мог написать ее в картине о радости.

Живя у тети, ночуя в пустующем кабинете, Алеша всякими правдами и неправдами старался как можно больше часов проводить около экрана. Он читал записки, которые больная девушка посылала отцу, а потом видел ее, как она гуляла по берегу под руку с приехавшим отцом. Она была почти здорова, только немножко прихрамывала.

Но однажды, пробравшись в кабинет, Алеша увидел на песке большие буквы.

«Неизвестный художник, — писала ему девушка, — спасибо за ваше предложение. Я буду приходить на берег каждый день на полчаса и постараюсь, как вы просите, быть всегда в хорошем настроении и радостно улыбаться. Папа дал телеграмму, чтобы вам разрешили приходить в кабинет с мольбертом».

Алеша был в восторге. Он был уверен, что эта девушка составит его счастье. В качестве модели для картины или в качестве души, способной понять художника, это еще не было решено.