— Да, кофейная плантация… — сказал майор. — Но какая?

— Я полагаю, что это Лебак, господин майор.

— Разве и в Лебаке?.. — майор поднял брови.

Переводчик утвердительно кивнул головой.

— Да, бунтуют.

Аймат с ужасом глядела на переводчика. Как он мог, человек, наполовину принадлежащий её народу, так предавать своих?..

— Если мы вернём девушку плантатору, он заплатит за неё казне пятьдесят гульденов серебром, — сказал майор. — Но мы ещё не знаем, с какой она плантации.

Пятьдесят гульденов серебром — это была правительственная цена за работника, поставляемого властями хозяину плантации. Пятьдесят серебряных гульденов платили за работника; четыре гульдена медью в год — самому работнику.

— Но мы ещё не знаем, с какой она плантации, — раздельно повторил переводчик, наклоняясь к Аймат и берясь за её кабайю.

Быстрые руки метиса пробежали по её телу и тотчас нащупали нож, спрятанный под саронгом.

— Вот! — сказал переводчик и бросил нож на стол перед майором.

Майор лениво посмотрел.

— Паранг, — сказал майор, — обыкновенный малайский нож.

— Это нож для обрубания ветвей на плантации, господин майор! — сказал переводчик. — Посмотрите, на нём есть буквы!

На рукояти ножа были чернью выведены две буквы: «В» и «Г».

— Ван Грониус! — объяснил переводчик. — Крупнейший плантатор в Лебаке.

— Очень хорошо! Теперь мы знаем, куда нам надо отправить девушку, — сказал майор. — Пока пусть она посидит у нас.

Он хотел вызвать стражу.

— Прошу прощения, господин майор! — сказал переводчик. — Девушка пришла из Лебака, а в этой свайной деревне, что подле нас, есть много людей оттуда. Может быть, она что-нибудь знает об их планах? У них сегодня большое движение в деревне. Похоже, что они готовятся встретить своих из Лампонга, с того берега пролива.

— Девушка ничего не знает, — отмахнулся от него майор. — А что касается повстанцев, то мы должны быть готовы ко всему. Если они ждут подмоги, мы эту подмогу должны перехватить.

— У меня есть план, господин майор, — сказал переводчик.

— Доложишь потом, — хмуро ответил майор.

Он вызвал стражу. В помещение вошёл дежурный сержант, за ним — двое конвойных, туземных солдат.

Оба стали, вытянувшись у двери.

Аймат вздрогнула.

Она увидела, что стоящий справа в упор смотрит на неё. Платок, повязанный поверх фуражки, по форме солдат колониальной армии, слегка сполз ему на лоб; человек как-то неестественно сжал губы, точно сдерживая возглас, и смотрел на неё изумлённым взглядом.

«Касим!» — едва не вскрикнула Аймат.

Это был Касим из Тьи-Пурута, их сосед по деревне, угнанный в армию месяца за два до того.

Касим стоял вытянувшись, не смея шевельнуться. Он смотрел уже мимо неё, в лицо майору.

— В малайскую клеть, под стражу! — приказал майор, обращаясь к сержанту.

Оба солдата, повернувшись на босых пятках, по команде сержанта повели Аймат в глубину двора, за крайние бараки. Грязный ручеёк, протекавший по двору, расползался здесь в мутную зловонную лужу.

Низкое каменное строение с железной дверью и узким забранным решёткой прорезом над ней стояло над самой лужей, боковой стеной прислонясь к конюшням.

Строение было ниже человеческого роста, его черепичная крыша приходилась девушке по плечо.

Аймат втолкнули внутрь.

— Не бойся, я к тебе приду, — успел шепнуть ей Касим. Заскрипел наружный засов на двери, и Аймат осталась одна.

Вскоре она услышала движение во дворе форта; хлопнули створки ворот, и конный проскакал по двору. Потом стало тихо. Долго прислушивалась Аймат; за стеной конюшни тихонько храпели кони; в дальнем конце двора перекликались часовые. Много времени спустя она вновь услышала движение. На этот раз несколько человек проскакало по камням двора. С лязгом раскрылись и захлопнулись железные ворота, — и всё затихло.

Луна взошла; лунный свет положил на пол отражение решётки, закрывавшей прорез над дверью. Снаружи слышались ровные шаги часового. Он останавливался иногда, и Аймат видела через прорез сбоку его тяжёлый нос, белобрысые волосы и ободок фуражки; это был голландский солдат.

Зловонная жижа текла по каменному полу её тюрьмы; пол, в сущности, был продолжением каменного настила двора: грязь затекала сюда снаружи. Аймат всё время стояла скорчившись у стены, не решаясь ни сесть, ни лечь на влажные грязные камни. Ей показалось, что она слышит шорох за стеной, у которой стоит; она приникла ближе к стене и тут почувствовала, что чьи-то пальцы коснулись её босых ног. Аймат не закричала, она наклонилась и стала слушать шёпот, доносившийся снизу. Строение было поставлено прямо на камни двора, без настила пола, и низ стены в этом месте неплотно прилегал к круглым камням. «Не бойся, это я, Касим! — донёсся до неё отчётливый шёпот. — Жди второй половины ночи… майора нет, к нему верховой прискакал с каким-то приказом, и майор, взяв охрану, поспешно ускакал в Серанг. Оставил вместо себя лейтенанта, а он пьян. Жди второй половины ночи; после двух часов, когда зайдёт луна, тебя будет сторожить солдат-яванец, мой друг. Я приду за тобой, не бойся…» — Часовой под дверью задвигался, и шёпот затих. «Слышу, слышу!..» — торопливо ответила Аймат, но за стеной уже никого не было.

Долго ещё не уходил из прореза над дверью лунный свет и не сменяли часового. Наконец луна зашла, повеяло свежестью, наступала вторая половина ночи. Аймат слышала, как у двери тюрьмы сменили часового.

Она дождалась: осторожные шаги послышались по двору, часового тихонько окликнули на её родном языке.

— Иди, — сказал часовой.

Он отодвинул засов. Аймат вышла, и тотчас Касим накинул ей солдатскую куртку на плечи, чтобы белая кабайя девушки не так заметна была в темноте.

— Беги! — сказал Касим. — Тут есть выход. — Взяв за руку, он провёл её в конюшни. Здесь было тепло, крепко пахло навозом; кони жевали сено, постукивали копытами о деревянный пол.

К ним подошёл конюх-яванец.

В боковой стене конюшни была узкая запасная дверь на внутреннем засове.

Рука конюха уже легла на засов, но тут же замерла.

— Подождём, — сказал конюх. — Слышишь?..

Ровный топот слышался правее конюшен, звонкий чёткий шаг по камню, точно большой отряд проходил по двору к главным воротам. Аймат различила звуки команды на голландском языке. Затем тяжело звякнули ключи, хлопнула дверь — и что-то звонко шлёпнулось и рассыпалось по камням.

— Вёсла! Они берут с собой вёсла! — взволнованно прошептал конюх.

— Их отправляют на Черепаший остров в засаду! — сказал Касим. — Это метис придумал, я знаю!

— Они хотят перехватить тех, кто переплывает сюда из Лампонга! — сказал конюх.

— Проклятый метис!..

— Надо поскорее сообщить нашим, в свайную деревню, — быстро сказал конюх.

— Сейчас пойдёт обход по казармам, мне не уйти; хватятся и подымут шум. Беда! — сказал Касим.

— Это сделает девушка! — сказал конюх.

— Беги, Аймат! — Касим сжал руки девушки. — Сообщи нашим! Мы доверяем тебе.

— Скажи: мы все здесь готовы. Мы ждём, — прошептал конюх, наклонясь к уху Аймат.

Отряд прошёл. Они слышали, как отворились и вновь захлопнулись ворота. Потом всё затихло.

— Время! — сказал конюх.

Он отодвинул засов. Не охраняемая никем боковая дверца конюшен выводила Аймат прямо на волю, за стены форта, к морскому берегу.

Она побежала вдоль стены, держась тени, чтобы её не увидел часовой, стоявший у главных ворот, добралась до песчаного берега, а здесь бросилась прямо по песку и ракушкам, вдоль воды. Она видела огни свайной деревни на море и бежала к тому месту, откуда крайние дома деревни были ближе всего к берегу. Здесь она остановилась. Из воды торчали остатки убранных мостков, примятый тростник. Ни лодки, ни бревна. Аймат измерила глазами расстояние, скинула солдатскую куртку и пустилась вплавь.

Метрах в тридцати от берега она почувствовала, что очень устала и ослабела. Саронг намок и облепил ей ноги, мешая плыть; солёная волна захлёстывала лицо, затрудняя дыхание. Аймат плыла, борясь с волной, загребая изо всех сил. Дома деревни были уже близко. На свае у крайнего дома сидел часовой с двустволкой. Аймат плыла прямо на часового. Кажется, он кричал ей что-то, она не слышала из-за волны, плескавшейся в уши. Она загребала воду всё слабее; силы оставляли её. Часовой пошёл по свае к ней. Последним усилием Аймат рванулась к концу сваи, но не смогла дотянуться и начала опускаться на дно. Она уже теряла сознание, когда что-то сильным ударом обожгло ей макушку; она пришла в себя и почувствовала, что чьи-то руки тащат её кверху.