А Георгию и Татьяне опять, как в прошлый раз, встретилась на выходе Лидия.

— Что-то вы зачастили! — сказала она вполне любезно и приветливо. — А я вот анализы сдаю, сахар в крови обнаружили. Что ж тут делать, значит, сладкая я женщина! — улыбнулась Лидия. И пошла дальше.

— Я ее знал? — спросил Георгий.

— Подруга моя.

— Какая-то… приторная какая-то женщина.

— Да? А тебе нравилась.

Георгий испуганно обернулся, Татьяна рассмеялась:

— Да нет, ничего такого не было!

После поликлиники Георгий выразил желание пойти в милицию и подать заявление — в письменном или устном виде, как примут.

— Не боишься? — спросила Татьяна. — Вдруг ты был вор, убийца, насильник? Тебя ищут — а ты сам явишься.

— Вряд ли, — усомнился Георгий. — Что-то не чувствую я в себе ничего такого. А если вдруг окажется — пусть. Лучше быть виновным, чем никем. Неужели не понимаешь?

— Да понимаю, — сказала Татьяна, хотя считала, что ни в милицию, ни в налоговую инспекцию, ни в иные прочие государственные органы не надо ходить, пока не позовут. Или в случае крайней нужды. Она ко всему так относилась. В той же поликлинике или больнице не была лет десять. Пойдешь — тут же найдут какую-нибудь болезнь. Бывает, конечно, прихватит слегка то там, то здесь. Или простуда, грипп. Но Татьяна знала только два лекарства, которыми лечила все: анальгин и аспирин. Ну и мед, конечно, и всякие травы.

В милиции их принял, естественно, Харченко.

Татьяна рассказала о том, что случилось.

— Ловко! — воскликнул лейтенант. — Людям весь футбол испортил — и забыл! Денежки слямзил — тоже забыл! Красота.

— Про то, что деньги украл, не доказано! — тут же возразила Татьяна.

— Ладно, — учел ее мнение Харченко, — спросим по-другому: о том, что тебя подозревают в краже, помнишь?

— Нет, — сказал Георгий. — А мы с вами были близко знакомы?

— С какой это стати? — Лейтенанта даже обидело предположение о близком знакомстве.

— Просто вы меня на “ты”, хотя значительно моложе меня, вот я и подумал…

— А как же тебя еще? Ты бомж натуральный, да еще без памяти!

— Я без памяти, но я не бомж, — возразил Георгий. — И если мы не были близко знакомы, потрудитесь говорить вежливо со мной как со старшим. К тому же вы на службе.

Он сказал это мягко, спокойно, но Харченко разозлился.

— Без вас знаю, что на службе!

(Но на “вы”, отметила про себя Татьяна.)

— Удобно устроился! — продолжал лейтенант защищаться с помощью нападения. — Украл — забыл! А потом убьем кого-нибудь — опять забудем! Мне бы так! Тут скажешь что-нибудь не то или обидишь кого случайно — мучаешься, переживаешь, — посетовал Харченко на свой гуманизм. — Совесть ест, ночей не спишь! — преувеличил он, ибо сном как раз отличался, по выражению его матери, убойным — пока не выспится, хоть по лбу палкой стучи, не встанет. — Счастливая жизнь!

— Не вижу ничего счастливого, — сказал Георгий. — Человек должен нести ответственность за свои поступки.

Харченко хмыкнул. Слова Георгия один в один совпадали с главным милицейским постулатом о неотвратимости наказания, но лейтенант никогда еще не встречал человека, который сделал бы этот постулат принципом жизни. Что ж, если у этого неопознанного гражданина, явившегося в новой ипостаси, есть странное желание нести ответственность (да еще не зная за что!), надо пойти ему навстречу!

— Хорошо. Я новый запрос пошлю. Я раньше на Мушкова посылал, на Колычева посылал, а теперь поступим по-другому: пошлю твою фотографию.

И направил их к штатному фотографу, который, однако, оказался занят и велел прийти завтра. Или послезавтра. Татьяна догадалась, дала ему пятьдесят рублей, и он нашел свободную минутку, снял Георгия.

Георгий маялся — очень хотел что-то делать, но не понимал что.

— Займись теплицей. Или дом попробуй подремонтировать, — предложила Татьяна. — Вдруг тебе будет интересно?

Георгий занялся.

И у него все пошло на лад. В сарае были целые штабеля кровельной жести, досок, кирпичей, которые отец Валеры, человек, в отличие от сына, дельный, приготовил для ремонта, но помешала болезнь.

Инструменты тоже нашлись.

Георгий за несколько дней привел дом в порядок, заменил все гнилое и старое, а потом покрасил и крышу, и стены краской, которую купила Татьяна — из своих денег, долларов не трогая.

— Забор у тебя какой-то… — сказал Георгий Татьяне. — Кривой.

— А чего ему прямым быть? Забор и есть забор, лишь бы стоял. Нет, если хочешь, поставь новый.

И Георгий поставил.

Ему никто не мешал: соседка Обходимова молча дивилась, а Кумилкин игнорировал, не испытывая тяги к контакту с человеком, который гробит жизнь на бессмысленное благоустройство в то время, когда надо решать коренные вопросы. К тому же Георгий его не замечал, будто не был знаком, это обижало.

Потом, походив по саду, Георгий взял тележку и отправился в карьер. Вернулся со щебенкой. В саду крошил ее до полной мелкости и усыпал ею дорожки. Сделав несколько рейсов, весь сад испетлял красивыми белыми дорожками. Костя и Толик сперва помогали, и даже с увлечением, но соскучились, умчались на пруды.

Таня, вернувшись с работы, одобрила:

— Вот спасибо! А то как дождь, ноги из грязи не вытащишь!

Георгий на этом не успокоился. Взял да и вырыл лопатой колодец, смастерил для него деревянный сруб. И поднялась вода! И оказалась замечательной, гораздо лучше городской хлорированной из колонки.

Дважды инвалид Одутловатов не утерпел, пришел посмотреть, долго стоял над колодцем и, не догадавшись сам, спросил:

— А зачем? Колонка же рядом.

— Тут вода лучше, — объяснил Георгий. — А что, у других жителей колодцев нет?

— Ни одного. Тут никто никогда их не копал.

— Почему?

На этот вопрос Обходимов не нашел ответа. Вернее, считал, что первым ответом исчерпал тему: потому и не копали, что до них никто не копал!

Георгий приладил к колодцу электромотор (нашелся в сарае запасливого отца Валеры), пустил воду ручейком в сад.

Маленький прудок выкопал — не купаться, а декоративный. Притащил камни, валуны, насадил травы. И мостик соорудил из небольших бревен. С перильцами. Беседку старую свалил, поставил новую, покрасил.

В общем, навел в саду необычайную красоту, которая Татьяну даже слегка напугала:

— Люди подумают — денег у Таньки невпроглот, устроила тут парк культуры и отдыха!

— Так ничего же не сто€€ит! — удивился Георгий.

— А поди ты, объясни им!

Но и этого мало было Георгию. Дом и сад стали хороши, но окрестности были гадки: улица Садовая никогда не знала ни асфальта, ни щебня. Колдобины, непросыхающие лужи, мусор и помойные озера: жители привыкли избавляться от бытового отброса простейшим способом — кидая и выливая через забор.

Георгий не спеша начал возить на улицу щебенку. Казалось бы, дело долгое, трудное. Но — одна тележка, другая, десять, один день, другой, третий — и уже вся улица у дома Татьяны засыпана, утрамбована, хоть езди, хоть гуляй, хоть даже танцуй. Но остальное протяжение улицы стало казаться еще грязнее. Поэтому Георгий, ухлопав неделю, засыпал ее всю, благо недлинная, дюжина домов.

Не обошлось без неприятностей. Одинокая злая бобылка Гаврина смотрела, смотрела из окна, вышла на крыльцо и заорала:

— Ты чего тут копаешься у моего дома? Я тебе разрешила?

— Это общественная территория, — ответил Георгий.

— Общественная! А у общества ты спросил?

— Так всем же хорошо…

— Хорошо, нехорошо — за людей не решай, понял? И заканчивай давай тут!

— Да я уже почти закончил…

Другие, хоть на словах и одобряли (чиховцы, как и прочие люди, предпочитают казаться разумными и добрыми), но втайне тоже сердились. Во-первых, человек, в считаные дни доказавший им, что они годами и десятилетиями жили по-свински, считая обустройство улицы неподъемным делом, их этим самым обидел. Во-вторых, помои лить в ямы и ухабы было сподручно и естественно, на белой же щебенке слишком все видно, приходится тащить в другие места. Они сперва утешали себя тем, что Георгия, наверно, коммунальная власть наняла за деньги, но, когда узнали, что он все сделал даром, обиделись окончательно.