Шиков угадал его чутьем. Было темно. Улицы не освещались. Окна домов также не пропускали света. Он долго стучал, никто не откликался. Подошла женщина в тулупе и валенках. Шиков по голосу узнал соседку. Она теперь дежурила по ПВО. Женщина обрадовалась ему и в то же время была чем-то смущена. Шиков узнал, что город беспрестанно подвергается бомбежкам, что есть много жертв среди населения. Ферапонт Иванович и Степанида Харлампиевна с месяц тому назад погибли в бомбежку. Катя работает в госпитале, живет у подруги. Где живет подруга, женщина не знала.

Ошарашенный таким известием, Шиков попытался было снова войти в дом, но двери с улицы и со двора были наглухо забиты.

Он пошел разыскивать коменданта и увидел город, превращенный в военный лагерь. Там и тут можно было различить земляные валы, перекопанные улицы, сновали воинские патрули, поблескивали во тьме глаза дежурных ПВО в подъездах зданий. Ветер и мороз сковали город.

Комендант, проверив командировочное предписание Шикова, выдал ему ордер на ночлег в гостинице.

Шиков долго не мог уснуть. Тяжелые, неясные чувства томили его. Ему вспомнилась мать. Он помнил только то, что относилось к нему, как она обращалась с ним. Он принимал это как должное.

Теперь нет у него больше существа, у которого он мог найти сочувствие и поддержку во всех своих передрягах. Впервые за всю свою жизнь Шиков ощутил, что это, собственно, и есть горе.

В сравнении с ним все остальные его горести казались ему вроде ушиба, который легко заживет. Это было непоправимо. Рыдания подступили к горлу, и он заплакал. Он плакал беззвучно, широко раскрыв рот, чтобы не слышно было всхлипываний. Слезы катились по его лицу.

Катя Шикова унаследовала свою внешность от матери, которая в молодости была первой красавицей в станице. Недаром Ферапонт Шиков, будучи в то время скотопромышленником, обратил на молодую батрачку внимание и даже осчастливив ее бракосочетанием по православному обряду в приходской церкви.

Катя с детских лет испытывала чувство сострадания к тем, кто жаловался на свои несчастья. Из чувства сострадания, а не из корысти ее мать отдалась в молодости Ферапонту Шикову. Не его лихо закрученные усы и золотая цепочка от часов сделали ее женой Шикова, а жалость, которую он вызвал в ней своим горестным видом и искренним отчаянием в тот момент, когда его усы и золотая цепь не возымели успеха.

Когда Кате исполнилось шестнадцать лет, она хотела вступить в комсомол, но был 1937 год, и. Катю не приняли, как дочь бывшего скотопромышленника. Пройти мимо этого события с той легкостью, с какой отнесся брат, Катя не могла. В насмешливо-пренебрежительном отношении брата к комсомолу угадывала Катя какую-то фальшь. Его насмешки напоминали ей колкие замечания тетки Фелицаты Ивановны, когда та видела новое платье соседки. Тетка отвергала платье с точки зрения изысканного вкуса, но Катя чувствовала, что тетка очень хотела бы иметь такое платье.

Свое горе Катя не пыталась скрывать.

Тетка возмущалась:

— Тебя не приняли? Ну что ж, ты недурна собой. Выйдешь замуж за ответственного работника и преуспеешь больше этих шумноголосых!

Отец уверял:

— Тысячи людей жили и живут без комсомола. Проживешь и ты!

Только мать искренне сочувствовала Кате. В глазах ее можно было прочесть: "Сколько еще обид вынесешь! Такая уж наша женская доля".

Катя возвращалась с заседания комсомольского бюро, где ей было отказано в приеме в комсомол, с таким чувством, точно у нее удалили какой-то нерв, заведовавший в ее душе счастьем. На перекрестке ее догнала Женя Харитонова, одноклассница. Взяв под руку, сказала:

— Делай все, как мы, и будешь комсомолкой!

Катя с благодарностью взглянула на свою сверстницу. Женя @ыла членом комсомольского бюро, редактором стенной газеты.

Катя с ее помощью втянулась в общественную жизнь школы.

И через год Катю приняли в комсомол. В числе рекомендующих была Женя Харитонова.

В 1941 году девушки окончили десятилетку. А когда враг начал приближаться к Ростову, их мобилизовали на оборонные работы. Спустя некоторое время Женя стала замечать в Кате какуюто перемену. Уже не было в ней того энтузиазма, который охватил ее в первые дни этой тяжелой работы.

Когда Женя упрекнула ее, Катя упавшим голосом сказала:

— Знаешь, Женя, кажется, и в самом деле я не такая, как ты…

Я слабохарактерна. Я хочу помочь маме!.. Мне предлагают перейти на работу в штабную столовую официанткой… Я это уже решила.

В хозяйственном отделе штаба у нее был знакомый офицер, и он уверял ее, что перевод в столовую будет оформлен на законном основании.

В конце октября 1941 года Клейст подписал приказ о наступлении на Ростов. Клейст не считал этот день каким-то особенным в своей жизни.

Пусть журналисты и историки занимаются описанием взятия Ростова событием, которое он предрешил. Он мастер своего дела и сам себе высший суд.

Клейст уже давно исповедовал эту философию равнодушия к людскому мнению. Понятие о военном деле связывалось у него с представлением о науке, отрешенной от мирских дел. Клейст с юношеских лет ставил себе в пример Архимеда, который знал только свои чертежи. В себе самом Клейст не находил изъянов.

Разве он гнался за чинами в том возрасте, когда тщеславие всего более одолевает человека? Нет! В чине майора он пробыл восемь лет. Лишь на сорок пятом году жизни ему был присвоен чин подполковника. Два месяца тому назад ему исполнилось шестьдесят лет, из коих сорок были отданы военной службе.

Медленное повышение в чинах и должностях на самом деле объяснялось не отсутствием честолюбия в характере Клейста, а общим положением Германии, которая в первое время после Версальского мира до минимума сократила свои вооруженные силы.

Клейст начал быстро выдвигаться с 1932 года, когда английские реакционные круги, движимые ненавистью к СССР, пытались установить контакт с верхушкой германского генерального штаба.

В немецкой армии они делали ставку на сочувствующих им немецких аристократов.

Первый генеральский чин и должность командира дивизии Клейст получил в 1932 году, во время президентства фельдмаршала Гинденбурга.

Второй генеральский чин ему присвоили ровно через год. Это был 1933 год — к власти пришел Гитлер.

Спустя два года Гитлер открыто переходит к развертыванию германской армии. Клейст получает чин генерала кавалерии.

Огромные кредиты, полученные от американских банкиров, и сотни миллионов марок от эксплуатации немецкого рабочего класса Гитлер бросил на перевооружение Германии.

Тогда-то и была создана доктрина, согласно которой молниеносные танковые марши должны принести победу Германии в самый короткий срок над любой страной.

Доктрин-у эту создал Гудериан, автор книги "Внимание! Танки!".

В генеральном штабе Гейнца считали "горячей головой". Там более котировался Эвальд Пауль Людвиг фон Клейст — хладнокровный, рассудительный аристократ. В нем видели будущего руководителя танковых войск, считая, что он сможет образумить и уравновесить пылкого Гудериана.

Но в 1938 году в жизни Клейста произошло первое серьезное потрясение. Во время чистки германской армии он был уволен Гитлером. В отличие от своих коллег из генеральской касты, Клейст слишком откровенно выказывал в первые годы власти Гитлера свое аристократическое пренебрежение к нацистам. Ему это припомнили, Гитлер вынужден был сделать эту уступку штурмовикам, лавируя между ними и генеральным штабом. Но через год Клейст снова был призван в армию: готовилось нападение на Польшу.

Биограф Клейста Отто Моль в книге, выпущенной в ФРГ, так озаглавил свой панегирик о нем: "Эвальд Пауль Людвиг фон Клейст. Хладнокровие. Расчет. Рассудок".

Моль пишет: "Едва ли можно найти такую главу в прусско-немецкой истории, где фамилия фон Клейст не играла бы выдающейся роли… Едва ли кто-либо другой так ярко олицетворял собой символ меча и лиры, личной непритязательности, неусыпной совести и сознания ответственности, как род Клейстов. Быть большим, чем казаться! — таков был девиз этого рода".