Характерно, что документы по "Клубу самоубийц" сохранились только в бумагах Палеолога, но они имеют свое логическое продолжение и в другой коллекции Гуверовского архива — Vrangel' collection. Box 114. Folder 114-27. To есть Палеолог скрыл от командования материалы первичного расследования по "Клубу самоубийц", а в материалах Главнокомандующего русской армией барона П. Н. Врангеля сохранились только отчеты военного прокурора суда русских войск в Королевстве сербов, хорватов и словенцев от 19 мая 1922 года. В документе, в частности, говорится: "Педагогическая, точнее сказать воспитательная часть в корпусе находится в полнейшем упадке, и если корпус еще держится, то только потому, что воспитанники сознают свою полную беспомощность при условии самостоятельной заботы о своей судьбе. Распущенность кадет видна уже из тех крупных массовых проступков, кои приведены в показаниях допрошенных на следствии воспитателей и ротных командиров. Самый характер проступков свидетельствует о том, что педагогическая сторона дела в корпусе стоит весьма низко, если не сказать большего. Воровство, пьянство, продажа казенного имущества, налеты на огороды местных жителей — широко практиковались ранее и повторяются и теперь. Грубость, площадная брань (не только между собою, но и по адресу лиц педагогического персонала), массовые беспорядки ("бенефисы") с нанесением ударов воспитателю, систематическое уклонение от уроков и «цук» — явления, наблюдаемые как обычные, причем в этом отношении подобные проявления не обходят и директора корпуса (в конце апреля этого года директору был кадетами старшей роты устроен «бенефис» с произнесением в его присутствии и по его адресу площадной брани).
Перечисленные проступки, имеют, конечно, под собой почву того разлагающего влияния, которое принесла революция и гражданская война и, оправдываемые до некоторой степени тою обстановкою, в которой живут кадеты, все же не могут быть относимы исключительно за счет этих условий, а коренятся в порядках, установившихся в корпусе, кои сейчас вскрыты предварительным следствием".
Однако директор корпуса генерал-лейтенант Владимир Валерьянович Римский-Корсаков рассчитывал на поддержку командующего русской армией барона П. Н. Врангеля, а поэтому пытался перехватить инициативу, направив письмо с жалобой на ведение следствия. В качестве оправдания он писал: "В собственные руки российскому военному агенту в Королевстве СХС.
(…) Крайне недоброжелательное отношение многих кадет к некоторым воспитателям обусловлены их образом действий в период гражданской войны, очень властное и далеко не всегда доброжелательное отношение к корпусу коменданта лагеря подполковника Озаровского, заявившего мне в первые же дни, что он корпуса как отдельной организации не признает и видит в нас группу беженцев, непосредственная близость леса, уходя в который кадеты уходили и из-под надзора воспитателей, крайне нездоровое настроение преимущественно старших кадет — результат перенесенных страданий и лишений, отсутствия сколько-нибудь светлой перспективы, а главное — тоски по родине и родным, тоски, доводившей многих юношей до навязчивой идеи о самоубийстве (с некоторыми из таких несчастных мне приходилось беседовать по целым часам и по окончании этих разговоров я чувствовал себя совершенно разбитым), — вот в кратких чертах условия жизни корпуса в первое время пребывания в Стрнищенском лагере…"
Директор корпуса лукавил, ибо он-то хорошо знал не только о "навязчивых идеях о самоубийстве", но и о реальных случаях самоубийств доведенных до отчаяния воспитанников. Для завершения следствия в Корпус был направлен полковник Сорокин. Его доклад полностью подтверждает основные выводы предыдущего расследования:
"9 июля 1922 г., гор. Вранье
Его Превосходительству генерал-лейтенанту Миллеру
Доклад по делу о Крымском кадетском корпусе
(…) В расследование не попало много такого, что при обычных условиях дало бы обильный материал для различных конкретных выводов, вследствие чего некоторые весьма существенные вопросы, в особенности по учебной и хозяйственным частям, или не обрисованы совсем, а лишь только намечены, или же выяснены не с тою степенью точности, как это было бы необходимо. Очень многие свидетели, весьма откровенно и охотно говорившие по делу вообще, при формальном опросе давали свои показания очень осторожно, условно и с выбором выражений, каковое обстоятельство объясняется неуверенностью свидетелей в торжестве правды и вытекающими отсюда опасениями за свою судьбу.
Безусловно, что здесь заметно пагубное воздействие на педагогический коллектив следствия по "Клубу самоубийц", когда преподаватели, искренно желавшие изменить обстановку в корпусе, были из него уволены. Чувство человеческого достоинства, утраченное старшими кадетами в общей разрухе гражданской войны, не восстановлено и по настоящее время. Грубость, площадная ругань, крайняя наглость — явление самое обычное (…) а неуважение к личности человека в настоящее время возведено в систему. Так называемый «цук» свил себе прочное гнездо в корпусе и решительно, самым отрицательным образом, влияет на успех педагогической работы, проникая во все классы, вплоть до первого, и выливаясь в такие формы, когда издевательство над товарищем доводило его до обморочного состояния.
В корпусе существует кадетское «самоуправление», состоящее из так называемого "корнетского комитета", "генерала выпуска" и «ротмистра» (…) причем члены этого «самоуправления» принадлежат, как общее правило, к числу самых недобропорядочных и недостойных кадет. (…) Эта своеобразная организация настойчиво проводит свои домогательства взять в руки не только руководство непосредственной жизнью кадетской массы, но и регулирует отношение кадет к своим воспитателям, преследуя тех своих товарищей, которые чувствуют потребность в духовной близости с тем или другим лицом педагогического персонала… Кадеты, боясь репрессий со стороны "комитета",обращаются к воспитателю украдкой, прося его не разглашать факта обращения. Деятельность «самоуправления» не ограничивается этим: оно издает приказы по корпусу (…), налагает на кадет взыскания, весьма чувствительные по своим размерам и унизительные по существу, и, наконец, как венец всего, имеет голос при приеме кадет в корпус. (…) Сами же члены «самоуправления» стоят вне воспитательского воздействия и по общему правилу неуязвимы. (…)
Уже самый факт существования кадетского «самоуправления» свидетельствует о полном пренебрежении кадет к авторитету воспитателей и о нежелании их считаться с таковыми. (…) Получается впечатление, что крупные недочеты в корпусе тщательно скрывались, и в этом отношении резко выделяется возмутительный факт, когда вопрос о наличии в корпусе "Клуба самоубийц", два из членов которого покончили с собой, был обсужден не только не в обществе педагогического комитета, но даже и не в частных, а директором совместно с кадетами, причем воспитатели не были постановлены в известность о результатах сего совещания".
Полковник Сорокин настаивал на отставке генерала Римского-Корсакова и предании суду наиболее провинившихся сотрудников и преподавателей Крымского корпуса. Вскоре данные рекомендации были реализованы. Правда, все было проведено втихомолку, без оглашения данных проверки. Это позволило в книге "Зарубежная русская школа" (Париж, 1924) даже не упомянуть про порядки, творящиеся в Крымском кадетском корпусе, про «цук» и "Клуб самоубийц". Здесь говорится следующее:
"Менее удачно размещены Крымский и Донской корпуса. Прежде всего они, по прибытии в Югославию зимой 1920–1921 годов, не сразу попали на постоянное местожительство. Донскому корпусу пришлось провести более года, а Крымскому даже около двух лет в Стрнище, недалеко от Марибора, где оба корпуса были размещены в совершенно неприспособленных для учебных заведений временных деревянных бараках, устроенных еще австрийскими властями для военнопленных. Крайне неблагоприятная обстановка бараков в Стрнище не могла не отражаться вредно на всех сторонах жизни корпусов".[16]
