Вдруг к нему в палату входит

Старшина седой татарский

И, не кланяясь и шапки

Не снимая, атаману

Говорит такую речь:

"Слушай речь моей царицы!

Наша храбрая царица

Сдать Сузгун тебе готова,

Только если ты исполнишь

Три условия ее:

Дать нам всем, татарам, волю —

Это первое условье.

Дать нам судно переехать —

То условие второе.

А последнее условье —

Нам обиды не чинить".

"Поздно ты пришел с прошеньем! —

Старшине Гроза промолвил,

Радость в сердце сокрывая. —

Через день придет к Сузгуну

С силой многою-большою

Сам начальник наш, Ермак.

Он без всяких без условий

Ваш Сузгун возьмет с царицей…" —

"Так условья отвергаешь?" —

Старшина спросил нахмурясь.

"Нет! — Гроза ему обратно. —

Я согласен их принять.

Но и вы согласны будьте

На одно мое условье:

Пусть все едут безопасно,

Дам вам волю, дам вам судно,

Но пускай царица ваша

Нам отдаст себя в полон". —

"Ты не жди того, неверный! —

Старшина воскликнул гневно. —

Прежде все вконец погибнем,

Чем мы выдадим царицу!" —

"Это будь по воле вашей, —

Говорит ему Гроза. —

Но еще скажу я слово:

Коль царица согласится

Нам отдаться, пусть опустят

Полумесяц на бойнице.

До зари, никак не больше,

Думу думать вам даю.

Но уж если и с зарею

Не опустят знак с бойницы,

Не войду тогда я с вами

Ни в какое примиренье!.." —

"Пусть нас бог теперь рассудит!"

Мрачно молвил старшина.

Атаман Гроза не сводит

Глаз с высокого Сузгуна:

И надежда, и сомненье

Душу воина колеблют.

Солнце клонится на запад.

Вечер… Смотрит… Спущен знак!

"О, владычица святая!

О, святой христов угодник!

Знать, казаки вам угодны,

Что желание их сердца

Вы исполнили так скоро!" —

Молвит весело Гроза.

Той порой Сузге, царица,

Всех рабынь к себе сзывает

И, скрывая грусть весельем,

Говорит им речь такую,

Глядя весело на них:

"Вы, прислужницы-девицы,

Отпирайте кладовые,

Выносите все наряды,

Все каменья дорогие

И царицу наряжайте:

Завтра праздник у меня!"

И рабыни отпирают

Кладовые; вынимают

Камни, платья дорогие

И царицу наряжают,

Косу пышную плетут.

Слезы катятся ручьями

У прислужниц; но ни слова

Те девицы не промолвят.

Им известно, что царица

Для свободы их сдается

В плен начальнику чужому.

Жаль им доброй госпожи.

Вот окончены наряды,

И прекрасная царица

Всех прислужниц равной долей

Своеручно наделяет;

Раздает им всем богатства

И целует порознь их.

Тут зовет к себе в светлицу

Старшину того седого.

Благодарствует за службу,

И велит отдать отряду

Всю казну свою большую,

И от имени царицы

Благодарствовать велит.

Ночь покрыла мраком поле,

Землю тьмою обложила.

Спят казаки, спят татары.

Лишь не спит в своей светлице

Несчастливица-царица,

Одинокая Сузге.

Перед ней горит светильник

И, бросая свет дрожащий,

Освещает ту палату,

И роскошное убранство,

И блестящую одежду,

И печальную Сузге.

О, Сузге, краса-царица!

Тяжела тебе ночь эта!

Ты сидишь на мягком ложе,

Опустив на грудь головку

И сложив печально руки

На трепещущей груди.

Ты одета, как невеста,

В драгоценные одежды,

Но глаза твои не блещут

Предрассветною звездою,

Но уста твои не пышат

Цветом розы и любви.

Дума черная, как полночь,

Обвила твой ум, царица,

И тоска, как червь могильный,

Точит сердце молодое.

Велика твоя невзгода!

Тяжела твоя судьба!

Но прими к себе надежду:

Не рабою, но царицей

Почестят тебя в Москве.

О, когда б прошла скорее

Эта ночь твоей печали!

Неподвижна и безмолвна

Все сидит Сузге-царица.

Нет речей для утешенья!

Нету мысли для надежды!

Будто смерти вещий голос

Тихо носится над ней.

Вот блеснул в ее светлице

Светлый луч зари восточной.

"О, мой бог! меня помилуй!" —

Тяжко вскрикнула царица

И упала на подушки,

Задыхаяся от слез.

Встало солнце. Пробудились

И казаки, и татары.

Ясный день для всех восходит,

Льет на всех равно сиянье;

Но не все равно встречают

Солнца красного восход!

Вот Гроза к стенам подходит

С удалой своей дружиной;

Вот татары отворяют

Неприступные бойницы,

И вослед за старшиною

Безоружные идут.

Мрачно сходят вниз татары,

Озираяся на стены

И на крепкие бойницы;

Плачут царские девицы,

Обращая взор печальный

На оставленный Сузгун.

Грудь волнуется тоскою;

Но слезы уж нет в глазах.

"Слушай, храбрый воевода! —

Старшина седой промолвил,

Поравнявшися с Грозою. —

Если честь тебе известна,

Ты с царицею поступишь,

Как приличие велит". —

"Будь спокоен, храбрый воин!" —

Старшине в ответ промолвил

Атаман Гроза казачий.

Вот изгнанники проходят

Чрез широкую равнину,

Вот они реки достигли,

Вот взошли они на судно,

Поклонилися Сузгуну

И исчезли вдалеке.

"Путь счастливый вам", — сказала

Грустная Сузге-царица,

Обвела вокруг глазами

И, вздохнувши тяжко, тяжко,

С неприступной той бойницы

Тихо вниз она сошла.