Литмир - Электронная Библиотека

Мне не повезло опять, как тогда, под Жлобином. Я не успел понять ситуации и подойти, чтобы увидеть прославленного полководца. А что там произошло, я не берусь, не будучи свидетелем, описывать. Лучше приведу еще один отрывок из очерка "Военно-полевой роман" Инны Руденко ("Комсомольская правда", 19 января 1985 г.), в котором она, со слов Риты, описала этот эпизод:

Был строжайший приказ — женщин в штрафные батальоны не брать. И вдруг приехал Рокоссовский. Вышел из машины, рослый, статный: "Это еще что такое? Откуда здесь женщина? Жена комроты? Ну и что? Немедленно вывести из батальона!" А в машине оставалась женщина — лицо ее, красивое, бледное, без улыбки, было хорошо известно по экрану, где она всегда улыбалась. (Как оказалось, это была киноактриса Валентина Серова.)

И Рита решилась, она решилась бы на все, чтобы быть с ним в это трудное время: "Кроме меня здесь еще одна женщина, товарищ маршал". И умоляюще, не по уставу, прижала руки к груди. И Рокоссовский, быстрым взглядом окинувший ее начинающую полнеть фигуру, вдруг махнул рукой: "Ладно, сержант".

Вскоре мне стало известно, что моей роте предстоит участвовать в форсировании Одера на одном из участков, севернее уже захваченного войсками 1-го Белорусского фронта Кюстринского плацдарма.

Вот туда, на юг, нас всех срочно и перебросили.

Ну, а как шла подготовка к тому, что потом назвали Берлинской операцией, как прошло само форсирование Одера и что за всем этим последовало, я расскажу в следующей главе.

Глава 10

Впереди Одер и Берлин. Беременность Риты. С кем идем в "последний, решительный бой". «Старик» Путря, анекдотист Редкий. Форсирование Одера. Бой на плацдарме. Гибель бывшего летчика Смешного. Последнее ранение. Рита в госпитале

Сосредоточились мы после долгого и утомительного марша в какой-то, километрах в шести от Одера, аккуратной немецкой деревеньке, в основном застроенной каменными двухэтажными зданиями. Жителей в ней не осталось, успели все удрать за Одер, хотя разрушений в деревне не было видно. Побросали немцы все: и мебель, и застеленные перинами кровати (пышные перины — обязательный атрибут любого немецкого жилого дома), и разнообразную кухонную утварь.

Разместились в общем уютно. В одном доме (комнаты 3–4) поместились все офицеры роты. Одну комнату заняли мы с Ритой, другие — мои взводные офицеры, старшина и ротный писарь…

Хозяйственники рядом с нашим домом быстро организовали офицерскую «столовую» по-батурински. К нам с Ритой на второй этаж постоянно стали доноситься густые кухонные запахи, к которым она относилась весьма разборчиво. У нас уже не было сомнений, что все идет своим чередом. Какое-то ранее неведомое чувство родилось во мне. Ритино состояние стало настолько общеизвестно, что в «столовой» ребята часто откладывали свои порции вкуснейшей селедки для нее.

Наш батальонный доктор Степан Бузун зашел как-то к нам и напрямик объявил, что в связи с беременностью он категорически исключает работу Риты на передовой и она впредь будет по мере сил своих только помогать ему в батальонном медпункте, и что это его решение согласовано с комбатом.

Когда мы освоились в этой деревне, определились, где штаб, где жилье комбата, заметили, что в его доме мелькает женщина. Подумалось, не пригрел ли он чудом оставшуюся немку. Это была довольно полная, небольшого роста, дебелая женщина с несколько припухлым, но не лишенным приятных черт лицом. Как оказалось, это была жена Батурина. Не какая-нибудь «временная», а самая настоящая, законная супруга. Как удалось комбату ее «вытребовать» из России, не знаю, но она не была ни солдаткой, ни, тем более, офицером.

Мы знали, что у многих командиров высокого ранга жены, не будучи военными, делили фронтовой быт и фронтовые опасности со своими мужьями. Многие видели в машине маршала Рокоссовского известную киноактрису Серову… Уже потом, после войны, я узнал, что и жена генерала Горбатова была с мужем. Ну, а условия, в которых находился наш комбат, когда батальон воевал только поротно, тоже позволяли держать ему при себе свою половину. Да и мне стало как-то комфортнее: теперь уже не только мы с Ритой были предметом зависти некоторых офицеров. А Батурин к нам стал относиться заметно мягче.

Между тем формирование и подготовка роты шли своим чередом. Мы все понимали, что форсирование последнего крупного водного рубежа гитлеровцев, прикрывающего их столицу Берлин (а другой задачи мы не предполагали и были правы), станет "последним и решительным боем", так как едва ли после выполнения этой задачи нам достанет еще сил с боями дойти до Берлина.

И может быть потому я подробнее остановлюсь на характеристиках людей, с которыми мне предстояло идти в этот последний, смертельный бой.

Как я уже говорил, пулеметный взвод при моей роте снова формировал Георгий Сергеев, ему помогал другой взводный этой же пулеметной роты старший лейтенант Сергей Сисенков. Я уже раньше много писал о Жоре Сергееве, о его характере. В бою, казалось, он находил самые опасные места и лез в них потому, что там его появления никто не ожидал. И в этой его нелогичности была высшая логика выживания на войне. Он был не бесшабашен в своей смелости — она держалась у него на трезвом расчете и уверенности, на тактической грамотности. Под стать ему были и его коллеги-пулеметчики, оба Сергея Сисенков и Писеев. Вернее, они во всем старались подражать Георгию, не все им, правда, удавалось, но чаще всего их поступки были продиктованы именно этим.

И я рад был снова чувствовать надежное плечо Сергеева.

Взводным и на этот раз у меня был известный уже читателю Жора (Георгий Васильевич) Ражев, в последнее время ставший каким-то нервным, вспыльчивым и не сразу приходящим в нормальное состояние. Заметным стало и его влечение к спиртному, что вызывало иногда определенные трения между нами. Это заставляло меня все чаще прибегать к своим командирским мерам и к раздумьям о смысле воинской дисциплины. Разумеется, приходил я к выводам, дисциплина, полное подчинение начальнику, какого бы ранга он ни был — это необходимо. Но не бездумное, покорное (исключающее собственную инициативу), а с душой, с желанием сделать порученное лучше, быстрее, надежнее, не во имя воли командира, а во имя победы над врагом. Не готовность по принципу "делай со мной, что хочешь", а готовность сделать нужное во имя осознанной необходимости. В общем-то удавалось, хотя и не легко, управлять и своенравным Георгием Ражевым.

Другим взводным ко мне был назначен недавно прибывший в батальон лейтенант Чайка (не помню его имени). Это был несколько грузноватый, среднего роста большеголовый офицер, казавшийся нам пожилым (хотя ему тогда было не больше 35 лет), с редкими светлыми волосами и большими залысинами, с внимательно смотрящими из-под нависавших густых бровей голубыми, с прищуром глазами. Голос его был глуховатый, вроде бы вовсе не командирский, но речь была спокойной, неторопливой, оттого каждое произнесенное им слово казалось тщательно обдуманным и потому весомым, убедительным. За его кажущейся неброскостью угадывались и острый ум, и недюжинная решительность. Недаром его избрали сразу же парторгом роты (парторганизация состояла из коммунистов постоянного состава — командиры, старшина, писарь).

Вместе с ним в роту прибыл младший лейтенант Семенов, кажется Юрий. Его почти мальчишеское, широкое, курносое лицо было обильно усыпано веснушками, будто кто-то, балуясь, сбрызнул его щеки и нос кистью, густо смоченной светло-коричневой краской, да так и не смытой с тех пор. Боевого опыта он еще не имел и может потому во многих его действиях сквозила неуверенность, хотя растерянности он ни в чем не проявлял.

Моим заместителем (а вернее — опять, по-батурински — дублером) был назначен состоявший на должности командира

2-й стрелковой роты капитан Слаутин Николай Александрович. Был он каким-то коротеньким и округлым как бочонок или двухпудовая гиря, хотя толстым его не назовешь. Производил впечатление, будто вообще отлит из чугуна, особенно — его кулаки. Нрава крутого, немногословен и грубоват. При случае, когда слов уж очень не хватало, мог дать волю и матерщине и этим, почти пудовым кулакам. В формировании роты участия принимал мало, хотя всегда был на глазах. Я понимал, что и в форсировании Одера он тоже участвовать не будет, а назначен лишь для подмены меня в случае выхода из строя. А в данном случае таких «выходов» я видел три: либо, быть тяжело раненным, либо убитым, либо, что касается меня лично, не умеющего плавать, утонуть в этом Одере. Единственным моим желанием было, чтобы Николаю не пришлось дублировать меня.

59
{"b":"115271","o":1}