Когда гости уехали, капитан 2-го ранга Учино пригласил адмирала Комуру и меня в кают-компанию, где на свою пирушку собрались старшие офицеры корабля, которых было примерно двадцать человек. Мы взаимно поднимали тосты друг за друга, поглотив еще несколько литров саке. Мы пели флотские песни и весело смеялись с корабельными офицерами, которые были более подвержены алкоголю, чем старые морские волки — командиры эсминцев.
Затем адмирал, Учино и я отправились в кают-компанию к младшим офицерам, где тоже шумела прощальная пирушка. Мы спели с ними несколько песен и обменялись тостами. К 23:30 все закончилось, и офицеры разошлись по каютам. Когда Комура, Учино и я наконец остались одни, я узнал, что они разделяют мое беспокойство по поводу того, как экипаж «Яхаги» поведет себя в том кровавом кошмаре, который ожидал нас впереди.
Офицеры, казалось, были готовы ко всему. А матросы? Мы решили пройти по кубрикам. Тесные помещения, освещенные тусклым светом синих ночных ламп, были заполнены сотнями подвесных коек. Не было слышно ни звука, кроме похрапывания мирно спящих моряков.
Буквально на цыпочках, чтобы никого не потревожить, мы поднялись обратно на верхнюю палубу. Учино сказал мне:
— С матросами все в порядке. Они спят как дети с полной надеждой и уверенностью в вас. Они знают, что как бы не страшна была наша миссия, вы сделаете все возможное, чтобы позаботиться о них.
Какое-то непонятное чувство счастья и восторга охватило меня. Огромное количество выпитого алкоголя начало действовать, я почувствовал головокружение, покачнулся и внезапно стал совершенно пьяным. Слезы потекли по моим щекам, я прильнул к надстройке и закричал:
— Ниппон Банзай! «Яхаги» Банзай! Ниппон Банзай! «Яхаги» Банзай!
Это было последнее, что я запомнил из этой незабываемой ночи. Учино дотащил меня до каюты, где я рухнул на койку.
На следующий день была пятница, 6 апреля, я проснулся в 06:00. Погода была прекрасной, когда я вышел на палубу и глубоко вдохнул освежающий морской воздух.
К моему удивлению, никаких следов похмелья не было. Голова была чистая и ясная.
На всех кораблях кипела работа. С «Яхаги» еще необходимо было снять много совсем ненужного нам в последнем походе груза. К борту постоянно подходили баржи и лихтеры.
— Доброе утро, командир, — приветствовал меня подошедший Учино.
— Доброе утро, Учино. Прекрасный день, не правда ли?
— Даже слишком прекрасный, командир. В 01:00 над базой пролетал «Б-29», а в 04:00 — еще два. Противник внимательно следит за нашим соединением.
Я молча кивнул. Это было как раз то, чего я и ожидал. Постояв на палубе несколько минут, глядя на берег, я спустился в каюту. День обещал быть очень загруженным и времени терять было нельзя. Корабль жил по обычному распорядку. После утренней уборки экипаж выстроился на палубе, приветствуя флаг Восходящего Солнца, поднятый на гафеле крейсера.
В 10:00 пришел мой вестовой и доложил:
— Господин капитан 1-го ранга Хара, через 15 минут на берег уходит последняя шлюпка. Не хотите ли вы что-нибудь отправить с ней?
— Мне нечего отправлять, сынок, — ответил я. — Совсем нечего.
Когда вестовой вышел, я неожиданно подумал, что надо бы отправить прощальное письмо своей семье. Мне так много хотелось им сказать, а время летело так быстро, что я поспешно написал несколько строк, которые моя жена сохранила до сегодняшнего дня:
«За прошедшие два года Объединенный флот уменьшился до невероятных размеров. Я готовлюсь выйти в бой в качестве командира единственного оставшегося в строю крейсера «Яхаги» водоизмещением 8500 тонн.
Со мной мой старый добрый друг контр-адмирал Кейцо Комура, вместе с которым мы будем сражаться в отряде надводных кораблей особого назначения. Это налагает большую ответственность и является огромной честью для меня — быть командиром корабля в этом походе к Окинаве.
Я счастлив и горд этой возможностью. Гордись мною. Прощай».
Я запечатав письмо и бегом бросился по трапу к отходящей уже шлюпке.
Вернувшись в каюту, я понял, что все волнения и страхи куда-то улетучились. Я уже не думал о нашем походе как о самоубийственной акции, а был полон решимости сражаться до последнего. В иллюминатор моей каюты были видны стоящие неподалеку эсминцы нашего отряда. Я глядел на них, вспоминая, через какой огонь и ад прошли эти еще уцелевшие корабли.
«Юкикадзе» (Снежный ветер) выходил невредимым из многих ожесточенных боев. Он соперничал с моим «Сигуре» за прозвище «Неповреждаемого и Непотопляемого». Я вспомнил песню, которая была так популярна на Труке и в Рабауле:
«Из Сасебо «Сигуре», «Юкикадзе» на Куре,
Два бессмертных эсминца у нас.
Под военной грозою возвращались из боя
Без потерь-повреждений не раз!»
Эта песня в свое время очень повышала боевое настроение моих матросов. Теперь «Сигуре» уже погиб, так что совершать чудеса остается одному «Юкикадзе».
В 16:00 был дан сигнал сниматься с якоря и десять кораблей Второго флота начали свой знаменитый поход «в одном направлении». Впереди отряда шел «Яхаги», за ним три эсминца типа «Ветер» — «Исокадзе», «Хамакадзе», «Юкикадзе». За «ветрами» следовал «Ямато» между двух «лун» — «Фуютсуки» и «Суцутсуки». Арьергард составляли «Асасимо», «Касуми» и «Хатсушимо».
Когда мы медленно следовали по проливу со скоростью 12 узлов, чтобы избежать мин, я оглядел с мостика «Яхаги» нашу маленькую колонну — колонну кораблей, и вдруг осознал, что это последний выход в море кораблей Императорского флота. И меня охватила гордость, что я следую впереди всех.
Пройдя узкий пролив, мы увеличили скорость. Минная опасность миновала, но тут же появилась новая. Два бомбардировщика «Б-29», идя на большой высоте вне дальности огня наших зениток, сбросили на наш отряд несколько бомб. Попаданий они не добились, но эта бомбежка служила зловещим предостережением о том, что нас ждет впереди. Я с тревогой вспомнил, что из наших десяти кораблей, только «Ямато» и два эсминца имеют радиолокаторы обнаружения воздушных целей. Аппаратура, установленная на «Яхаги», могла обнаруживать только надводные корабли.
На всех кораблях экипажи были вызваны на верхнюю палубу. Более тысячи человек построились на просторной палубе «Яхаги», чтобы выслушать полученный по радио приказ адмирала Тойода:
«Императорский флот начинает генеральное наступление на противника у Окинавы, чтобы, взаимодействуя со всеми воздушными, морскими и сухопутными силами Японии, превратить эту операцию в поворотный пункт войны. Ожидается, что каждое подразделение и каждый воин, мужественно сражаясь, уничтожит врага и обеспечит дальнейшее славное существование нашей Вечной Империи. Судьба нашей нации зависит от этой операции».
Стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь рокотом корабельных машин, плеском волн и хлопаньем на ветру нашего боевого флага Восходящего Солнца, поднятого на гафеле. Зачитав приказ, я обратился к экипажу:
— Вы знаете, что сотни наших товарищей уже отдали свои жизни, вылетая на противника на нагруженных взрывчаткой самолетах с горючим на один конец. Тысячи других находятся сейчас в готовности на аэродромах, чтобы последовать за ними. Сотни наших товарищей занимают места на подводных лодках в человеко-торпедах. Тысячи других ведут в бой взрывающиеся катера или сидят в колоколах на дне моря, готовые взорваться, когда над ними пройдет корабль противника. В этом походе нам предстоит то же самое. Возложенная на нас задача выглядит самоубийственной, да и не буду от вас скрывать, такой и является. Но, я хочу подчеркнуть самое главное: целью является не наше самоубийство. Целью является победа. Вы не бараны, которых волокут на жертвенный алтарь. Мы львы, которых выпустили на арену, чтобы разорвать гладиаторов противника. Вас не ведут на бойню, а просят у вас жертвы во имя нации. А потому ничего постыдного не будет, если вы вернетесь обратно живыми. Если наш корабль погибнет, постарайтесь спасти себя для грядущих боев. Их еще будет много. И помните, что наша цель не самоубийство, а разгром врага!
