Кто-то дергает меня за штанину. Это Вако.

Преданное серенькое существо. За свои триста золотых с ножом на танк бросится. Как я к нему отношусь? Да никак. Служит, и достаточно. Главное в работнике — честность и добросовестность.

Лицо Вако вымазано сажей, волосы всклокочены, в них копошится целое стадо клещей. Он что-то шепчет, тыча пальнем в сторону зарослей колючки.

Неужели застукал?!

Стараясь не шуметь, вылезаю из-под плащ-палатки. Оглядываюсь. Все спят, нет только Келин.

Невероятно! На нее и не подумаешь — такая тихоня, одинокая, беспомощная… Бедный наш мир! Куда мы катимся?

Прохожу между храпящим Пихрой и биологом. Даже Арвин и тот задремал, уронив голову на автомат.

За ночь возле костра выросла какая-то странная шевелящаяся трава. Пучки оканчиваются метелками, вращающимися из стороны в сторону, будто локаторы. Раздумывать, опасна она или нет, некогда. Проскакиваю освещенный участок и ныряю в кусты. Шипы раздирают лицо, но я не обращаю внимания. Сзади бесшумно скользит Вако. Темень кромешная, только пиявки мерцают в траве размытым призрачным светом.

Наконец небольшая прогалина. У ствола поваленного дерева — женская фигурка. Мне не видно, что делает Келин, но догадаться совсем нетрудно. Скорее всего, в руках у нее маленькая коробочка с кнопкой и тонкой антенной-усиком — передатчик-маячок.

Те, кто задумал нашу экспедицию, еще там, на Эсте, дома, предполагали, что в ее состав может быть внедрен агент конкурирующей фирмы Страда.

Сначала я грешил на капрала, потом — на Арвина, носильщиков. Носильщики погибли, но чувство опасности не исчезло. Оказалось — Келин… Очень тонкий ход: женщина при всех равных условиях всегда внушает меньше подозрений.

Еще несколько дней, и всем нам была бы крышка!

Над головой привидением проносится белая летучая мышь.

Я невольно вздрагиваю.

Я невольно вздрагиваю.

Это всегда пугает, когда в темноте что-то движется быстро и бесшумно.

Нажимаю кнопочку. Та, та, та-та-та. Маячок кажется мертвым, но я знаю, что антенна его посылает в ночную черноту короткие сигналы.

Та, та, та-та-та.

Каждое нажатие кнопочки сокращает срок жизни Ная и капрала, Вако и Илма. Но самое удивительное, что меня это волнует меньше, чем можно было бы ожидать! Наверное, и жалость может устать, как устают руки от непосильной работы. А может, я постепенно превращаюсь в жестокое, не знающее пощады чудовище!

А ведь недавно все было иначе.

С чего же это началось? С документов? Нет, раньше. С того, что мне повезло и я нашла работу.

Как, мне завидовали приятельницы! Еще бы: секретарша владельца известной в стране фармацевтической фирмы!

Господин Страд показался мне эксцентричным, но добродушным толстяком. Он всегда улыбался и шутил.

Итак — неплохо оплачиваемая работа, добряк хозяин… Кто бы мог подумать, что все так страшно кончится?

Я была на седьмом небе от счастья. Это нетрудно понять, если три года просидеть без работы на хлебе и воде. Бесконечные серые очереди за продуктовыми талонами, крохотные сырые клетушки, случайная черная работа…

Мои обязанности в фирме были несложными. Я даже удивлялась, за что же мне платят такие деньги. Правда, казалось странным одно: условием моего найма было проживание в стенах фирмы… Зачем? Почему? Господин Страд объяснил, что это вынужденная мера для предупреждения утечки промышленных секретов. С другой стороны, меня это вполне устраивало: миленькая бесплатная комнатка со всеми удобствами… В городе же меня никто не ждал. Родители умерли много лет назад, родственников не было, а человек, два года считавшийся моим мужем, устав от безденежья и хозяйственных хлопот, исчез из моей жизни так же стремительно, как и ворвался в нее. Любила ли я его? Наверное, нет. Я, конечно, плакала, но скорее потому, что так положено, чем от горя или отчаяния.

Словом, некоторое время все шло очень хорошо. Служба, уютная комнатка, книги, телевизор. Мне не было скучно. Наоборот. Устав от жизненных невзгод, я отдыхала за крепкими и надежными стенами фирмы. Конечно, я не собиралась оставаться там навечно. Накопить денег и начать новую жизнь — вот что было моей целью.

Но настал день, разрушивший мой маленький теплый мирок, бросивший меня в сельву, заставивший пойти против совести.

Я и не подозревала, что это конец.

Конец!

Конец!

Келин закончила передачу, но почему-то остается сидеть на поваленном дереве.

Вообще-то она ничего, красивая! Только я перед женщинами робею. Они будто из другого теста. При них я и двух слов связать не могу: заикаюсь, краснею, мычу. И они меня не любят. Нос воротят. Говорят, что дурак неотесанный. А чем я хуже того же Пихры?

А Келин красивая! Я бы ей, пожалуй, дал золотой, а может, и целых два из тех трехсот, что мне Брас обещал…

Нет, не дам! Зачем ей деньги? Ведь ей и так конец. Убийц на нас хотела навести! Плакало бы тогда мое золото. Хоть и красивая, а такая же, как девицы в кабаке Тонца: зазеваешься — облапошат в момент!

— Вперед, — говорит Брас и толкает меня в спину.

Бросаюсь в кусты. Ветки трещат, но Келин как будто и не слышит ничего.

Подбегаю к ней и начинаю выкручивать ей руки. Какие они тонкие, словно и не человеческие вовсе…

Подходит Брас и включает фонарик.

— Как же так, Келин? — спрашивает он, выворачивая ее карманы. — По-моему, в ваши обязанности не входит ведение радиопередач. Или вам доплачивают, как радисту?

И что за дурацкая манера задавать вопросы, когда и так все ясно? Чего тянуть?

— Так что же вы молчите, милочка? Вам ведь есть что рассказать.

Келин не отвечает. В электрическом свете лицо ее словно присыпано мелом. Голова запрокинута, рот открыт. Глаза — дикие, как у кошка, которой подпалили шерсть…

С чего это я взял, что она красивая?

— Молчите? — говорит Брас и щелкает лезвием складного ножа. — По векселям надо платить. Даже если вы женщина.

Зрачки Келин превращаются в черные монеты. Она дергается и вдруг начинает кричать — тонко и жутко, как птица, укушенная говорящим скорпионом.

— Тихо! — шипит Брас и пытается заткнуть ей рот.

Поздно! Кусты раздвигаются, и на поляне появляются Илм и Арвин с фонарями в руках.

Келин уже не кричит, она мешком повисла в моих объятиях.

Брас вне себя от злости. Еще бы! Одно дело убрать человека по-тихому и все списать на сельву, другое дело — при свидетелях.

Илм смотрит на нас, выкатив глаза. Руки его разжимаются.

Фонарь падает на землю.

Фонарь падает на землю.

Боже мой! Что эти негодяи делают с Келин?!

Бросаюсь вперед и бью Вако в его расплющенный нос. Он даже не покачнулся: рычит и наносит мне удар ногой. Падаю, но тут же поднимаюсь. Чьи-то цепкие руки хватают меня за локти и прижимают их к бокам.

Оборачиваюсь и вижу широкое лицо Браса. Ночь смазывает черты, но все равно чувствуется, что он зол и напряжен. Пытаюсь вырваться, но Лен намного сильнее меня.

А мерзавец Вако продолжает держать в объятиях бесчувственную Келин. Она в его руках, как крошечная лань в когтях тигра.

Что с ней хотели сделать? Ночью, в джунглях…

Арвин стоит и непонимающе крутит головой. Огонек его сигареты бросает рубиновые блики на скуластое бородатое лицо.

— Най! — кричу, стараясь вырваться из лап ботаника. — Помогите! Они же убьют ее!

Проводник еще несколько секунд стоит в нерешительности, затем медленно подходит к Вако и говорит тихо, но с угрозой:

— Отпусти. Слышишь?!

Вако рычит, но женщину не отпускает. Он смотрит на Браса, словно спрашивая, как ему поступить.

И вдруг я чувствую, что руки мои свободны.

— Брось ее, Вако! — приказывает Лен и устало опускается на траву.

Вако разжимает объятия, и Келин валится на землю. Белые волосы рассыпаются по плечам.